Николай Добролюбов - Стихотворения Ивана Никитина
Явившись же прежде срока, вследствие анализирующей мысли, то же самое размышление показывает только житейское благоразумие и делает очень подозрительною искренность и силу самого чувства, на которое претендует поэт. Читая такое стихотворение, так и припоминаешь себе альбомные побрякушки: «Я вас любил, любовь еще, быть может…» или: «Нет, нет, не должен я, не смею, не могу» и т. п. Не так выражается истинное чувство живой и сильной натуры. Вспомните, что делает косарь у Кольцова, увидавши, что он по своей бедности не может жениться на любимой девушке: он идет косить в степи, и вот его планы:
Нагребу копен.Намечу стогов —Даст козачка мнеДенег пригоршни.Я зашью казну,Сберегу казну,Ворочусь в село —Прямо к старосте:Не разжалобилЕго бедностью,Так разжалоблюЗолотой казной…{16}
Мы нарочно сделали это сравнение, чтобы показать, до какой степени холодно, обдуманно, головным образом берется г. Никитин за свои изображения и каким образом желание показаться умным дитятей пересиливает в нем живые чувства и ослабляет энергию его внутренней жизни. От постоянной привычки высказывать только вещи, принятые в хорошем литературном обществе, самая восприимчивость г. Никитина как-то притупилась: он работает не из сырого материала, а почти всегда уже из того, который был в обделке. Не жизнь вдохновляет его, а умные изображения жизни у поэтов и мыслителей. Двадцать раз на разные лады он повторяет, что он измучен жизнью, что не знает, куда деваться от пошлых, грязных сцен, от невежественных оскорблений и проч. Но все это говорится в общих чертах, как вывод из чего-то давно известного; а как это давно известное отразилось именно лично на поэте, этого и нет нигде. Он постоянно «уединяется от нас в холодное величье» и как будто силится показать, что у него в сердце сидит знаменитая Weltschmerz[1], печаль о бедствиях человечества. Но ведь, чтобы иметь право высказывать такую печаль, надо, во-первых, мыслью своей уйти подальше, чем г. Никитин, и не писать стихотворений вроде «Молитвы дитяти», «На кладбище» и т. п. А во-вторых, и мировая печаль должна же непременно иметь свою «точку отправления», должна же начинаться с каких-нибудь частных впечатлений и мотивов, которые непременно и выскажутся в стихах поэта, истинно и глубоко проникнутого горем хотя бы и о бедствиях человечества. В противном же случае выходят либеральные фразы, как, например, в следующем стихотворении г. Никитина:
Покой мне нужен.Грудь болит,Озлоблен ум, и ноет тело.Все, от чего душа скорбит,Вокруг меня весь день кипело.Куда бежать от громких слов?Мы все добры и непорочны!Боготворить себя готовИной друг правды безупречный!Убита совесть, умер стыд,И ложь во тьме царит свободно;Никто позора не казнит,Никто не плачет всенародно!..Меж нами мучеников нет,На крик «спасите!» нет ответа!Не выйдем мы на божий свет:Наш рабский дух боится света!Быть может, в воздухе весь вред:Чему бы гибнуть, – процветает,Чему б цвести, – роняет цветИ жалкой смертью умирает.
Все это прекрасно; но все это не впечатления прожитой жизни, а фразы, к которым способны и г. Бенедиктов, и г. Розенгейм, и даже г. Минаев, и которые решительно никому не нужны и ничего не объясняют. У г. Никитина эти фразы тем более лишены всякого значения, что они не выражают даже его собственного, прочного миросозерцания. Например, в приведенном стихотворении он жалуется на громкие слова при отсутствии настоящего дела; еще яснее это выражено в стихотворении «Разговоры», которое оканчивается следующими куплетами:
Как поверить словам, —По часам мы растем;Закричать «помоги!» —Через пропасть шагнем!В нас душа горяча,Наша воля крепка,И печаль за другихГлубока, глубока!А приходит пораДобрый подвиг начать, —Так нам жаль с головыВолосок потерять:Тут раздумье и лень,Тут нас робость возьмет…А слова – на словахСоколиный полет!..
А между тем он же пишет стихотворение, в котором восхищается современными начинаниями и находит, что уже —
Мертвые в мире почили,Дело настало живым{17}.
В другом стихотворении он настаивает, чтобы поэт
Не говорил, что жизнь ничтожна…{18} – и пр.
Все это заставляет нас желать, чтобы г. Никитин как можно менее поддавался очарованию текущей изящной словесности, как можно менее заботился об опрятных, вылощенных и звучных фразах, а обратился прямо к жизни, проходящей у него пред глазами. Наше желание всего более основываем мы на поэме «Кулак», доказывающей, что г. Никитин не чужд живой наблюдательности. Но и в лежащей пред нами книжке можно находить – если не целые стихотворения, то хоть отдельные места, доказывающие то же самое. К сожалению, заботясь всего более о художественности (которую он, притом, смешивает с красивостью описаний), г. Никитин до сих пор очень небрежно пользовался этой стороной своего таланта. Например, у него есть стихотворение, в котором является перед нами крестьянская девочка-приемыш. Она подходит к детям, те ее отталкивают и гонят прочь, а отец пускается в рассуждения о том, как ему неприятно и тяжело кормить чужую девчонку, у которой мать – «чай поди гуляет»… К этому старик прибавляет:
И девчонка-то больная:Сохнет, как трава,Да все плачет… дрянь такая!А на грех жива…{19}
Девочка все это слышит и понимает… Кажется, для полного, художественного представления такого явления вовсе не нужно описывать, как, например, «лебеди плывут по равнине вод», как «луг зеленеет, подобно бархату», как «влага брызжет жемчугом» и т. п. А у г. Никитина половина стихотворения состоит из описания всех этих прелестей, а во второй появляется девочка. Стихотворение очень длинно, – стихов сто, – обе части ничем не связаны внутренне, особенной энергии изображения нет ни в той, ни в другой части, и потому ни картина озера, ни печальное положение девочки не производят на нас полного впечатления, на какое рассчитывал, конечно, поэт. Таким образом, из ложного убеждения (поддерживаемого, впрочем, некоторыми критиками), что у него есть талант пластической поэзии, и из привязанности к рутине, требующей подробного изображения места и всей обстановки действия, г. Никитин часто пренебрегает развитием существенно важной стороны стихотворения и тем чрезвычайно вредит себе. Он, например, в другом стихотворении хочет выставить несчастное положение девушки, остающейся одинокою и беспомощною после смерти бедняка отца ее. Для этого он удачно выбирает тот самый момент, когда отец ее лежит на столе, а она, одна, ночью сидит у его трупа. Но что же г. Никитин делает с этим содержанием? Он начинает:
В глубине бездоннойПолны чудных сил,Идут миллионыВековых светил, – и т. д.{20}.
Половина стихотворения посвящена описанию того, как ночью светят звезды и как спит весь город, а потом уже переход к тому, как дочь не спит, и пр. Этим недостатком сосредоточенности поэта на одном чувстве или мысли, этой разбросанностью и как будто бесцельностью страдает большая часть стихотворений г. Никитина, имеющих повествовательное содержание. А это очень неприятно действует на читателя, потому что показывает, как будто поэт сам-то очень мало интересуется предметом своего рассказа: таково бывает впечатление от рассказчиков, которые начинают всегда издалека, беспрестанно бросаются в сторону, заговариваются и за ненужными подробностями нередко забывают главное дело, о котором толкуют.
А есть у г. Никитина вещи, обличающие в нем если не сильный талант, то по крайней мере присутствие силы воображения и теплого чувства. Нам нравится, например, у него изображение старика, который, переживши всех своих детей и внучат, живет один в избушке, только с старым котом, занимается плетеньем лаптей и постоянно ходит в храм божий:
К стенке, около порога,Станет там кряхтяИ за скорби славит бога,Божие дитя…{21}
Понравились нам и несколько стихов в «Пряхе», где старушка в бурную зимнюю ночь, сидя в холодной избушке, вспоминает об умершем муже и сыне:
Плач да стон она все слышитИ, припав к стеклу,На морозный иней дышит.Смотрит – по селуКто-то в белом пробегаетС белой головой,Горстью звезды рассыпаетВ улице пустой;Звезды искрятся… А вьюгаВ ворота стучит…И старушка от испугаЧуть жива сидит…
Довольно горячо и живо показалось нам выражение чувства сострадания к беднякам в нескольких стихах пьесы «Опять знакомые виденья». Поэт вспоминает разных лиц, от которых приходится терпеть всевозможные прелести, и потом обращается к бедному люду:
