Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981
Владимир Чурилин
ПОЭЗИЯ МАГНИТ-ГОРЫ
Стихотворение
Весомой поступью рабочейНаполнив гулкие цеха,Сквозь тьму осеннюю грохочетСтрока горячего стиха.
Слова, что голуби на крыше,Им здесь просторно и светло.Они взлетают выше… выше…И камнем падают в тепло.
К себе приковывая взгляды,Разряды выгнулись дугой.А там, в ковшах, бушует рядомОтцовской гордости огонь.
И ты прислушайся —Грохочет,Наполнив синие дворы,Как зарево осенней ночи,Поэзия Магнит-горы.
Магнитогорск
Юрий Кашин
НАЧАЛО
Стихотворение
Впервые на завод в шестнадцатьПришел я к своему станку.И страх засел во мне, признаться:«Смогу я или не смогу?»Металл звенит и стружкой вьется,Моторов вой застрял в ушах.А мой наставник лишь смеетсяИ объясняет не спеша.И говорит: «Ну, что робеешь?Нужна не робость, а напор!Пооботрешься, огрубеешь».…А я не грубый до сих пор.
Челябинск
СТИХИ И ПРОЗА
Василий Юровских
СОЛДАТСКАЯ МАТЬ
На работу, а за сорок лет пришлось изведать немало профессий и сменить должностей, Владимир Алексеевич Барыкин любил приходить если не первым, то, во всяком случае, раньше положенного времени. Не изменил он этой привычке и после избрания его председателем исполкома сельсовета. Но сегодня Барыкин с раздражением переступил порог кабинета, вспомнив, что с утра предстоит читать очередную докладную отставного работника милиции Мотыгина… И того пуще рассердился, когда не обнаружил в нагрудном кармане пиджака очков. Без них долго, до рези в глазах, будет он расшифровывать кривые строчки докладной. И тут неслышно открылась дверь кабинета и, припадая на правую ногу, — увечье военного детства, вошла секретарь сельсовета Елена Петровна Ильиных.
В другой раз Барыкин удивился бы, зачем столь рано явилась она на службу, может быть, и поморщился бы недовольно, что помешала ему до дневной сутолоки справиться с бумагами и оставить больше времени на живых людей, но сейчас не скрыл радости. И не сразу приметил — секретарь чем-то опечалена и взволнована. Владимир Алексеевич насторожился: наверное, что-нибудь случилось дома, и ее надо отпускать, а на носу сессия с самой ответственной повесткой — отчетом о выполнении наказов избирателей. «Что поделаешь, беда приходит не вовремя», — подумал, вздыхая, Барыкин и приготовился слушать секретаря.
— Тут такое дело, Владимир Алексеевич, — неторопливо, как всегда, заговорила Елена Петровна. — Тут такое дело… Вчера под вечер померла Аграфена Серафимовна Ильиных.
— Родственница ваша? — участливо спросил Барыкин.
— Нет, однофамилица. Да вы привыкайте, у нас в краю чуть не все подряд Ильиных да Пономаревы.
— Жалко человека… Что с ней?
— Да что… Старушка. Почитай, была старше всех жителей села. На девяносто шестом году скончалась.
Барыкин уже не перебивал Елену Петровну. Он слушал и пытался припомнить эту старушку, и… не мог. Да и нечего напрягать память: не знает он ее. Видно, ни разу не обращалась при нем в сельсовет. А за год, что прошел с тех пор, как его избрали председателем, всех жителей трех крупных сел разве узнаешь? Тем более сам он родом из неближней деревни. Правда, живет здесь три года, но сельсовет вон какой: одна Уксянка — бывшее районное село, а не какая-нибудь деревенька!
— До чего славная была старушка! — продолжала секретарь. — В соседстве — наискосок ее дом — всю жизнь с нами прожила — и хоть бы одно худое слово слыхано! И не жалобилась сроду, не просила ничего ни у кого. Потому и выходило так, что ей люди помогали, когда она не в силе стала. А ведь кто-кто, а Серафимовна имела прав обижаться на жизнь куда больше, чем иные. И на помощь государства права имела немалые.
Елена Петровна грустно смотрела на отцветающую комнатную розу в глиняном горшке на подоконнике и голосом человека в летах немалых вела рассказ о покойной, как бы сама для себя:
— Хозяин у Аграфены Серафимовны помер в тридцать шестом. С колхозным обозом ходил в Далматово. Ехали зимником по Исети. Ну и провалилась его подвода в полынью. В ледяной воде Андрон Степанович успел гужи перерубить, лошадь выручил и сани с мешками тоже не утопил. Крепкий был мужик, а съела его простуда… Троих сыновей поставила на ноги Аграфена без мужа, всех на войну проводила, да вот ни одного не дождалась. Ордена и медали их только на память остались. Одна, как перст, жила. И хворая, и залетняя, а хоть бы разок что-то попросила у начальства…
Барыкин неожиданно зябко повел плечами, широкое лицо его посуровело. А ведь припомнил, припомнил он старушку. Нынче весной открывали обелиск сельчанам, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны, и он в выступлении на митинге называл братьев Ильиных, чьи имена рядышком золотели на мраморной доске. И когда упомянул их, всхлипывающие женщины чуть расступились и осталась впереди старушка. До удивления махонькая, сморщенная, с редкими белыми прядями волос, выбивавшимися из-под черного полушалка. Барыкин тогда даже осекся и задержал взгляд на ней, и поразило его, что она, не в пример другим, не плакала. Смотрела устало сухими глазами вдаль, будто видела там что-то, недоступное остальным.
Потом с трибуны Владимир Алексеевич нет-нет да и разыскивал глазами крохотную старушку и давал себе слово узнать о ней побольше и обязательно выделить ее для оказания первоочередной помощи всем, чем располагал по должности. И вот не успел…
Другие старухи изо дня в день отаптывают порог кабинета, чего-то просят, требуют, ругаются. Есть свой сносный дом — подавай коммунальную квартиру; коровой давным-давно не пахнет во дворе — выделяй покос, да чтоб поближе и с травой доброй, словно от сельсовета зависят осадки с неба; у этой здоровенные сыновья в городе, каждое воскресенье прут от матери набитые продуктами сумки, метко прозванные народом «голова в городе, а брюхо в деревне», — ей тимуровцев посылай распилить и расколоть дрова. Настырная бабушка Груша не бранится, но такая зануда — камень из себя выведет! Сядет напротив, как вот сейчас сидит секретарь сельсовета, задышит протяжно, как должно быть в молодости, когда завлекала парней, и одно свое:
— Мне-ка, Володимер Олексеевич, советска власть роднее батюшки родимого, всем-то я довольнешенька и завсегда первая на выборах голосую за слугу народа. Много ли я и прошу? Покуда гиологи не смотались, пошли-ко их, штоб оне просверлили дыру в подполье и штоб вода мне оттелева прямо в ведро бежала. Заглодал меня сусед за колодец, заглодал…
Приходилось, хочешь или не хочешь, всех выслушивать с терпением, разнимать сварливых соседок прямо у себя в кабинете; приходится и по сей день слушать каждого и хлопотать-помогать, писать ответы на письменные жалобы и заявления. Добрую половину рабочего и личного времени приходится тратить нередко на тех, кто не заслуживает и не имеет права на то: на кляузников и вымогателей, на лодырей и пьяниц, на скряг и рвачей… «А тут на хорошего человека не хватило», — с ожесточением скрипнул зубами Барыкин.
— Родственников у бабушки Аграфены не осталось, — снова услыхал он голос секретаря. — Последнее время присматривала за ней тетя Наташа, тоже одинокая старушка. Я ей и наказала, чтобы там ничего не растащили бабенки, да свекра приставила проследить. А документы взяла с собой.
— Стало быть, нет у нее родни? — переспросил Барыкин и тут же устыдился радостной возможности: пусть с опозданием, а похлопотать, позаботиться о старушке. — Похороним с почестями, как и надлежит хоронить солдатскую мать. Ты, Елена Петровна, присмотри, чтоб Аграфену Серафимовну прибрали как следует и так далее по женской части. А я сию минуту закажу гроб, памятник в городе и оркестр. Как думаешь, со звездой памятник заказывать? Ага! И я считаю, что со звездой! Аграфена Серафимовна не была богомольной — значит, со звездой. А карточка с нее есть?
— Красные следопыты успели наснимать ее.
— Молодцы ребятишки! Да… пускай Нина, — вспомнил он о девушке, ведающей военно-учетным столом, — сообщит фронтовикам. Они понесут на красных подушечках награды сыновей. И охотников с ружьями нужно собрать. Прощальный залп произвести. Солдатскую мать только так и надо хоронить. Заслужила. Что еще у тебя?
