Владимир Набоков - Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина
1–4 Аллюзия на высокопарную посредственность — пиита Михаила Муравьева (1757–1807). См. пушкинское примеч. 9.
2 гранит. Гранит парапета. В этой строфе Онегин и Пушкин находятся на южном берегу Невы, на его участке, именуемом Дворцовой набережной, повернувшись лицом к Петропавловской крепости. Петропавловская крепость использовалась как тюрьма для политических преступников на так называемом Петербургском острове на северной стороне 500-метровой Невы.
В письме к своему брату Льву (ноябрь 1824 г.), во время подготовки первого издания главы Первой, наш поэт писал (из Михайловского в Петербург): «Брат, вот тебе картинка для „Онегина“ — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб всё в том же местоположении. <.. > Это мне нужно непременно».
В книге «Пушкин в изобразительном искусстве», под ред. А. Слонимского и Э. Голлербаха (Ленинград, 1937), я нашел хорошую репродукцию этого карандашного наброска (рукопись МБ, 1254, л. 25). Он изображает двух — о которых идет речь в строфе — человек, опершихся о невский парапет, с цифровыми обозначениями от 1 до 4, поставленными Пушкиным над различными деталями рисунка. № 1 — «Пушкин» нарисован сзади, по-видимому, созерцающим реку: это человек маленького роста, носящий высокую шляпу боливар (из-под которой густым темным потоком до плеч льются вниз волосы, завивающиеся на концах — он побрил свою голову летом 1819 г. в Михайловском, после тяжелой болезни, о которой чем меньше говорить, тем лучше, и носил коричневый кудрявый парик, пока его волосы не отросли снова), суживающиеся панталоны по моде того времени и имеющий форму песочных часов длиннополый сюртук с двумя пуговицами на талии. Он слегка оперся своим левым локтем на парапет, ноги скрещены, левая нога беспечно вытянута. № 2 — Онегин выведен в профиль, примерно так же одетым, только без романтических локонов. Его поза напряжена намного более, как будто он только что сделал широкий неуклюжий шаг, чтобы небрежно наклониться над парапетом. № 3 — плывущая под парусом утлая лодочка. № 4 — приблизительные очертания Петропавловской крепости. Под этим наброском Пушкин черкнул тем же быстрым карандашом: «1 хорош, 2 должен быть опершись на гранит, 3 лодка, 4 крепость Петропавловская».
Издание 1825 г., однако, появилось без рисунка. Он был со временем перерисован до несчастия плохим художником, Александром Нотбеком, и входил в серию иллюстраций к «ЕО»: шесть гравюр, опубликованных в январе 1829 г. (в «Невском альманахе», ред. Егор Аладьин). Лодка лишилась своего паруса; немного листвы и часть стальной ограды парка — Летнего сада — были добавлены на одном из полей; Онегин — в просторном меховом каррике; он стоит, едва касаясь парапета ладонью своей руки; его друг Пушкин сейчас вежливо повернут к зрителю с руками, скрещенными на груди.
В середине марта 1829 г. Пушкин отреагировал на это маленькое уродство забавной эпиграммой:
Вот перешед чрез мост Кокушкин,Опершись <—————> о гранит,Сам Александр Сергеич ПушкинС мосьё Онегиным стоит.Не удостоивая взглядомТвердыню власти роковой,Он к крепости стал гордо задом:Не плюй в колодец, милый мой.
Географическое название в первой строке — это название моста через Екатерининский канал. Любопытно отметить, что в первоначальном наброске Пушкин наделил себя длинными темными кудрями, которые моментально заставляют нас подумать о Ленском, чьими физическими характеристиками оказываются лишь упоминание о том, что он «красавец», и эти кудри. Вполне можно представить Онегина говорящим в главе Второй Ленскому: «А знаешь, ты немного напоминаешь мне молодого Пушкина, с которым я, бывало, виделся в Петербурге».
Тогда же (1829) Пушкин посвятил несколько фривольных строк еще более слабой мазне ничтожного Нотбека в той же серии: «Татьяна, пишущая Онегину». Здесь изображается дородная особь женского пола в облегающей ночной сорочке, причем одна из толстых грудей полностью обнажена; женщина сидит боком на стуле, лицом к зрителю, ее скрываемые кружевами ноги скрещены, ее рука с гусиным пером тянется к выглядящему по-казенному столу, за которым видна занавешенная кровать. Я колебался, приводить ли эти строки. Но вот они, ибо стоят того, чтобы быть процитированными:
Сосок чернеет сквозь рубашку,Наружу титька — милый вид!Татьяна мнет в руке бумажку,Зане живот у ней болит:Она затем поутру всталаПри бледных месяца лучахИ на подтирку изорвалаКонечно «Невский Альманах».
Самая смешная картинка, однако, — это иллюстрация Нотбека к главе Шестой, XLI (апеллирующая к некой случайной амазонке, которая останавливается, чтобы прочитать эпитафию на могиле Ленского). Она изображает огромную женщину, спокойно сидящую на лошади, как на скамейке, с обеими ногами, свисающими с одного бока ее тощей микрокефальной белой клячи, около внушительного мраморного мавзолея. Вся серия из шести иллюстраций напоминает художество обитателей сумасшедшего дома.
5 Все было тихо. Я хотел найти какой-нибудь способ для передачи русского «Все было тихо» ямбически, без слишком сильного ударения на «было» и без предварения фразы словом «и», отсутствующим в оригинале. Джеймсу Томсону, чьи идиомы так прекрасно соответствуют идиомам Пушкина и других русских поэтов, писавших столетие после него, я обязан поэтической формулой: «Все тишина» («Времена года. Весна», строка 161). Это было переведено как «Tout est tranquille» во французской версии (Ж. Пулена?) «Времен года» (1802).
8 Мильонной. Эта улица идет от Дворцовой площади к Марсову Полю, параллельно и к югу от набережной, которая отделена от нее рядом дворцов и с которой она связана поперечными маленькими улочками в несколько сот метров длиной.
9 См. ниже коммент. к строкам 9–14.
10 Плыла. Я использовал буквальный перевод этого глагола, который ныне уже архаичен в английском языке, чтобы стилистически связать лодку с гондолой в следующей строфе, как делает это и Пушкин.
12 Рожок. Я думаю, что здесь подразумевается французский рожок, а не пастушья свирель или флажолет, как некоторые (основываясь на отвергнутом черновике, 2369, л. 18 об., где упоминается «свирель») предполагали, и конечно, не целый оркестр — «оркестровая забава русского дворянства», как это гротескно толкует Бродский. Знай Пушкин в 1823 г. роман Сенанкура, можно было подозревать, что эти звуки долетели с залитого луной швейцарского озера, на которое слуга Обермана «брал с собою рог» (и «двух женщин, немок, поющих с ним в унисон») в одну лодку, в то время как в другой лодке, в одиночестве, размышлял Оберман («Оберман», письмо LXI).
Эпитет «удалой» (см. коммент. к XLIII, 2), использованный Пушкиным к «песне» («песня удалая»), — это выдающее себя эхо прилагательного к «гребцу» в державинской оде «Фелица» (сочиненной в 1782 г., опубл. в 1783 г.), в которой содержатся следующие строки (строфа IX):
Или над Невскими брегамиЯ тешусь по ночам рогамиИ греблей удалых гребцов.
Эта музыка на воде была сочтена некоторыми серьезными комментаторами[30] типом крепостного оркестра, столь остроумно описанным мадам де Сталь на примере музыкантов Дмитрия Нарышкина, каждый из которых мог извлекать только одну ноту из своего инструмента. Люди говорили, видя их: «Вот идет соль, ми или ре Нарышкина» («Десять лет изгнания», ч. II, гл. 18). Этот оркестр существовал в семье Нарышкина с 1754 г.
На самом деле, Пушкин упоминает о менее формальном веселье; но воздействие этого наблюдения де Сталь было столь сокрушительным для всего мира, что в середине столетия мы находим у Ли Ханта в «Застольных беседах» упоминание о человеке, превратившемся в четвертную ноту, и в «Горах Эфиопии» (Лондон, 1844) майора У Корнуоллиса Харриса — утверждение (III, 288) о том, что абиссинский дудочник в королевском оркестре, «подобно русскому, владеет [только] одной нотой».
Редкая гравюра (ок. 1770 г.), запечатлевшая рожковый оркестр (четырнадцать человек и дирижера), воспроизведена в «Старом Петербурге» М. Пыляева (С.-Петербург, 1889), с. 75.
Путаница в умах комментаторов, без сомнения, увеличилась благодаря пассажу в дневнике кузена Антона Дельвига, Андрея («Полвека русской жизни. Воспоминания [барона] А[ндрея] И[вановича] Дельвига, 1820–1870» [Москва — Ленинград, 1930], I, 146–147: «Лето 1830 г. Дельвиги [поэт и его жена] жили на берегу Невы, у самого Крестовского перевоза…. Слушали великолепную роговую музыку Дмитрия Львовича Нарышкина [его оркестр состоял из крепостных музыкантов], игравшую на реке против самой дачи, занимаемой Дельвигами».
