Под ударением - Сьюзен Зонтаг
Он был из писателей, которые прежде всего – читатели, предпочитающие благоденствие в стенах «великой библиотеки» тяготам сочинительства, решающие писать, только когда порыву невозможно противиться; Киша не назвать «плодовитым автором». При жизни он опубликовал девять книг, причем семь из них за четырнадцать лет, с 1962-го, когда ему было двадцать семь, по 1976-й, когда ему исполнился сорок один год. Его первые вещи – два небольших романа, Мансарда и Псалом 44 (опубликованы единой книгой в 1962-м; пока не переведены на английский). Второй книгой стал роман Сад, пепел (1965). Третьей – сборник рассказов Ранние горести (1968). Четвертой книгой был роман Песочные часы (1972). Пятой и шестой – сборники эссе, По-этика (1972) и По-этика II (1974). Седьмую книгу – сборник тематически связанных рассказов Гробница для Бориса Давидовича (1976) – издатели решили назвать романом. Киш написал ее, будучи преподавателем сербскохорватского языка в Университете Бордо; так же как Сад, пепел он написал, профессорствуя в Страсбурге.
К тому времени Киш всё больше времени проводил за границей, хотя и не считал себя эмигрантом, как, впрочем, не считал себя писателем-диссидентом: ему и так было ясно, что сочинительство, достойное «литературы», должно быть неофициозным. После выхода седьмой книги, цикла рассказов о вымышленных уголовных делах времен сталинистского террора, творчество Киша наконец привлекло международное внимание. Гробницу для Бориса Давидовича также сопровождала семимесячная «кампания ненависти» в родном для автора Белграде. Кампания, от которой разило антисемитизмом, сосредоточивалась на одном обвинении, будто книга соткана из плагиата, то есть заимствований из собственной сложной библиографии. Киш вынужден был ответить. В результате появилась его восьмая книга, Урок анатомии (1978). Защищая Гробницу для Бориса Давидовича от клеветнических обвинений, Киш развернуто описал собственную литературную генеалогию (то есть литературные вкусы), раскрыл пост- или протомодернистскую поэтику романа, а также определил, что может означать писательская честь. За следующие десять лет он опубликовал только еще одну книгу, Энциклопедию мертвых (1984), сборник несвязанных друг с другом рассказов.
Признание Гробницы для Бориса Давидовича в Западной Европе, а затем и в Северной Америке (как правило, этот цикл относят к диссидентской литературе из «другой Европы») повлекло за собой перевод более ранних книг Киша на основные европейские языки; Киша стали приглашать на ведущие литературные конференции, он получал литературные премии, его имя рассматривалось в числе кандидатов на Нобелевскую премию. Международная известность означала и рост числа интервью. Если его просили высказать мнение о литературных делах или, как это было почти в каждом интервью, о злобных измышлениях, сопровождавших Киша на родине, он отвечал с замечательным остроумием и колкостью – его интервью очень содержательны. Его просили писать в газеты и журналы – и к каждой рецензии или статье о литературе он подходил с абсолютной серьезностью. Памятуя о том, что в последнее десятилетие жизни Киш опубликовал всего одну книгу художественной прозы, можно лишь пожалеть о том, что он дал столько интервью и написал столько статей и предисловий. Автор поэтической прозы и король благородного негодования – он мог бы употребить время по-другому. То же можно сказать о каждом большом писателе. В отличие от Итало Кальвино и Томаса Бернхарда, которые также замолчали в конце 1980-х годов, Киш, вероятно, умер, не завершив своего литературного пути. Однако его романы и рассказы уже ставят его в один ряд с этими двумя старшими (и написавшими существенно больше Киша) современниками; справедливо утверждать, что Киш – один из немногих бесспорно выдающихся писателей второй половины века.
У Киша сложная литературная генеалогия, и он, конечно, упрощал ее, часто называя себя сыном Борхеса и Бруно Шульца. Так или иначе, супружество аргентинца-космополита и затворника-еврея из польского городка выглядит вполне естественно. Очевидно, Киш называл иностранных родственников, но обходил молчанием свою сербскохорватскую литературную семью. В частности, сочетая безмятежного и наблюдательного эрудита Борхеса с погруженным в себя, склонным к чрезмерной описательности Шульцем, Киш указывал на двойственный характер собственного творчества. Вообще, странные смеси были Кишу по вкусу. Его «смешанные» литературные методы – полнее всего они проявились в Песочных часах (историческая беллетристика) и Гробнице для Бориса Давидовича (вымышленная история) – дали ему ключи и от залов искусства, и от залов истины. Наконец, в литературе возможно выбирать собственных родителей. Но никто не обязывает автора заявлять о литературном родстве. Тем не менее Киш счел это для себя необходимым. Как всякий писатель, любящий читать, Киш жадно интересовался творчеством других. Талант восхищенного чтения делал его благодарным собратом по перу – об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные переводы Киша современных авторов с французского, венгерского, русского, английского и сербскохорватского. Живя в изгнании, он по-прежнему оставался дома – и мысленно, и в творчестве, – несмотря на осознанное отчуждение от литературного мира родной страны. Сам он не покинул родину, хотя на родине – его предали.
Когда в 1989 году в Париже Киш скончался, белградская пресса погрузилась в национальный траур. Звезда-отступник югославской литературы погасла. Теперь, когда он был мертв и не представлял опасности, пришло время для панегириков – его стали превозносить те самые посредственности, которые всегда ему завидовали и срежиссировали его «отлучение от литературы», а затем, пока Югославия разваливалась на части, стали официальными писателями нового посткоммунистического, национал-шовинистического порядка. Разумеется, Кишем восхищаются все, кто искренне любит литературу, в Белграде и в других городах. Пожалуй, если брать бывшую Югославию, его больше всего любят в Сараеве. Когда я впервые посетила Сараево в апреле 1993 года, читатели и собратья по перу, скажем прямо, не засыпали меня вопросами об американской литературе, но их, безусловно, глубоко впечатлил тот факт, что я имела честь быть другом Данило Киша. В осажденном Сараеве Киша часто вспоминают. Строки яростного обличения национализма в Уроке анатомии – один из двух пророческих текстов (второй – это рассказ Андрича Письмо из 1920 года) – цитируют особенно часто. По мере того как светская, многонациональная Босния – Югославия в миниатюре – рушится под новыми велениями мононационального, унитарного государства, голос Киша звучит даже громче, чем прежде. Он заслуживает звания героя Сараева, ведь борьба этого города за выживание
