Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001
Я снова и снова задавал себе этот вопрос и не заметил, как заснул. Во сне я видел книгу, она сама собой раскрывалась, но я никак не мог прочесть ни единого слова, буквы словно расплывались, а потом вдруг из глубины страницы отчетливо проступило чье-то молодое лицо, искаженное не то мукой, не то яростью, и я откуда-то знал, что это лицо поэта Габриэля Роберто Мартинеса, рожденного в Веракрусе и канувшего в небытие на окраине Картахены. Немота одолела меня, и я, не в силах задать вопрос, отчаянно жестикулировал, но Мартинес меня не замечал. А потом вдруг оказалось, что это лицо никакого не поэта, а старого книгочея Ксавьера Унсуе. Книгочей взглянул на меня и отчетливо произнес: «Зло приходит из бездны по грешные души. Покуда существует грех, зло будет приходить».
Я проснулся мокрый, как мышь; в окно просачивалась зыбкая полутьма близкого рассвета. Светильник был погашен, и масло наполовину заполняло пузатый стеклянный сосуд.
Светильник не мог погаснуть, пока не выгорело все масло. Значит, кто-то его погасил. Не я же! А Генису запрещено входить в мою берлогу.
Пот прошиб меня вторично, и тут я понял, что ощущаю странный запах — тонкий и чуждый человеческому жилищу. Что-то замешанное на мускусе. Одеревенев от внезапного ужаса, я затаил дыхание; мне казалось, что в комнате я не один, что стоит лишь пошевелиться, как откуда-нибудь из темного угла вырвется нечто и…
Что — «и», я никак не мог вообразить, и от этого отчаяние мое становилось лишь глубже.
Я успел много раз умереть и воскреснуть, пока тело мое перестало быть средоточием ледяных волн, гуляющих под кожей, а естество мое перестало быть комком полуживотного страха. Рассвет вливался в окна Картахены, и, к счастью, в мое окно он вливался тоже. Берлога моя была пуста — в том смысле, что никого и ничего постороннего в ней не появилось — и захламлена как обычно. Только след странного запаха да неведомо как погасшая лампа.
«Зло приходит из бездны, — подумал я. — Клянусь девой Стефанией, как сказал бы Аугустин Муньос!»
Я вдруг понял, что частичка моей души принадлежит уже не одному мне. «Око бездны». Зло смотрит из бездны, и недавно оно углядело меня.
Холодная дрожь снова сотрясла мое тело.
Бог мой, да я так невесть чего навыдумываю! Прочь отсюда, прочь из четырех стен, на воздух, на улицу, под утреннее небо…
Я с грохотом ссыпался по лестнице, тревожа соседские сны, с завистью подумал, что соседям наверняка снится что-нибудь приятное. Прохладный утренний ветерок и какая-то первозданная невинность нарождающегося дня ошеломили меня, и я застыл на булыжной мостовой напротив дома, в котором появился на свет и в котором вырос, словно увидел дом впервые. Восток розовел, и вразнобой щебетали птицы, встречая просыпающееся солнце.
Если и осталась где-нибудь тьма, то разве что в виде осадка на задворках моей души.
Но я прекрасно знал, что тьма никогда не уходит бесследно и безвозвратно. Особенно из души.
Помощнику Альфонсо Баройя надоело платить мне по полмонеты в день спустя неделю. Что же, сказал я, никто не посмеет заявить, что Мануэль Мартин Веласкес не старался.
Никто и не заявил. Но Торреса мне можно было больше не искать. Как и Фернандо Камараса. Однако история эта все не шла у меня из головы. Ночные кошмары посещали меня еще дважды, но не такие леденящие, как в самый первый раз. Я мало-помалу обретал былое душевное равновесие, хотя что-то внутри меня все-таки переменилось, я это чувствовал.
Не могу сказать, чтобы меня тянуло к монастырю Эстебан Бланкес, но я поклялся, что при случае постараюсь распутать странную загадку с исчезновением людей.
Прошел год. Целый год. Я за это время отследил много неверных жен и мужей, отыскал украденных вещей и даже разобрался с убийством помощника Альфонсо Баройя — бедняга ненадолго пережил Сантьяго Торреса, но погиб без всяких загадочных историй: его зарезали на рынке Эдмундо Флорес за горсть серебряных монет, которую он получил с распространителей масла за неделю торговли. Когда я поймал убийцу — заезжего гастролера из Борита-Фе, — чинуша, заправляющий магистратом, долго тряс мою руку и заверял, что попытается выбить мне регулярное жалованье. Я, естественно, не поверил и оказался совершенно прав. В общем, время шло.
Однажды вечером я обнаружил на своей улице прогуливающегося книгочея Ксавьера Унсуе. Он выглядел таким же старым, седым и бодрым, как и год назад. Только в глазах его появился какой-то нездоровый лихорадочный блеск.
— Веласкес! — воскликнул он, завидев меня. — Я полдня тебя дожидаюсь!
— Что-нибудь случилось? — спросил я настороженно.
— Случилось, — мрачно сказал книгочей. — Мы можем где-нибудь поговорить?
— За углом есть вполне пристойная таверна.
— Пристойная? — фыркнул Унсуе, как показалось мне — с легким презрением. — В этом районе разве бывают пристойные заведения?
— Для этого квартала — вполне пристойная, — спокойно парировал я. — Там тебя гарантированно не зарежут в первую же минуту. К тому же там меня знают.
В «Маньяна» меня действительно знали. И даже могли накормить и напоить в кредит, если бывали трудности с монетой. Хорошо, что такие трудности последнее время случались все реже — я слыл удачливым и пронырливым сыскарем, и все больше людей обращались ко мне. Я, если честно, даже стал задумываться о более приличествующем жилье в более приличествующем квартале Картахены.
— Так что же стряслось? — спросил я, когда мы уселись за стол в самом дальнем углу таверны и пригубили пиво.
Старик поднял на меня испытующий взгляд. Снова заблестели его глаза, а в паутине глубоких морщин словно запутался немой вопрос.
— Скажи-ка, Веласкес, — сказал книгочей. — С тобой никаких странностей не происходит? Ну, там, дурные сны или необъяснимые желания… наведаться к Эстебан Бланкес, например. А?
Я задумался. Сны… Сны бывают, этого не скрыть. А вот необычных желаний я припомнить не смог. Впрочем, я понимал, о чем на самом деле спрашивает книгочей. Печать той самой книги. Он считает, что, раз я открывал «Око бездны», на меня легла некая зловещая печать. И якобы однажды я обнаружу, что не принадлежу сам себе.
— Нет, Ксавьер Унсуе, — ответил я, как мне показалось — вполне искренне. — Я не чувствую над собой проклятия. Что же касается дурных снов, так они всем периодически снятся. Даже праведникам. Это все, что ты хотел услышать?
Книгочей продолжал сверлить меня взглядом. Скорее всего, он не поверил, что я ничего особенного в себе не замечаю. Потом угрюмо уставился в полупустую пивную кружку.
— Книгой снова заинтересовались, — сказал он тихо.
Я едва не подскочил на лавке. Неужели пришло время разгадать загадку книги и монастыря? Я ведь поклялся разгадать ее когда-нибудь. Правда, мне совершенно не верилось, что случай подвернется так скоро.
— Кто? — спросил я, подавляя в себе целую бурю противоречивых чувств.
— Рикардо Эчеберья. Студент.
— Как давно?
— Он ходит ко мне уже второй год. Сегодня утром я заметил, что он подходил к полке с монастырскими книгами.
— И это все? — протянул я с сомнением.
— Он дотрагивался до книги. Я видел. Возможно, даже не в первый раз.
— И что ты хочешь от меня?
— Проследи за ним, — шепотом попросил Унсуе. — Я так больше не могу.
— Не можешь чего? — жестко спросил я. — Не можешь молчать, когда твои читатели идут на смерть?
Унсуе враз стал казаться даже не старым — дряхлым.
— Раньше, выходит, мог? — продолжал я. — А, книгочей? Что это с тобой вдруг случилось?
Я понимал, что поступаю жестоко. Но остановиться не мог.
Некоторое время мы просидели в звенящем молчании. Наконец я слегка оттаял.
— Сколько у нас времени? У нас… и у него?
— Не знаю, — все еще шепотом ответил Унсуе. — Думаю, с неделю.
— Где он живет?
— В студенческом приходе Санта Розалины, невдалеке от собора. Знаешь, где это?
— Знаю, — вздохнул я. — Как, говоришь, его зовут? Родриго Эчеберья?
— Рикардо. Рикардо Эчеберья, — поправил меня книгочей.
Впрочем, я прекрасно запомнил имя и с первого раза. Я ведь сыскарь все-таки, а не выживший из ума нищий с Муэрта Фолла.
— Ладно, — отрезал я. — Я займусь этим. Постарайся никуда не отлучаться из своей норы, ты можешь мне понадобиться в любое время. — Я встал и бросил на стол медную монетку. — И вот еще что, — добавил я несколько мягче. — Прости, что я был с тобой так резок, Ксавьер Унсуе…
Мне показалось, что от меня испуганно отшатнулось что-то огромное и темное. Словно заметило во мне нечто губительное для себя.
М-да. И это называется, я никаких странностей вокруг себя не замечаю.
За неделю я изучил жизнь Рикардо Эчеберья буквально по часам. Чем занимается, куда и когда ходит, когда спит, когда ест — словом, все-все-все. Я не мог не заметить, что ведет он себя не совсем обычно — часто замирает на улицах словно в задумчивости, а потом вдруг начинает недоуменно вертеть головой, словно не может понять, где находится и как здесь очутился. Знакомые его тоже отметили, что Рикардо последнее время стал рассеян и часто не замечает вопросов, с которыми к нему обращаются. Отец Гонсалио, который преподавал в Санта Розалине философию, слово Господне и литературу, все это подтвердил и высказал предположение, что юноша просто устал.
