Борис Аверин - Владимир Набоков: pro et contra
119
Ср. Локрантц, р. 20–21.
120
Интересно сравнить нарушение этой конвенции у Набокова с позицией «автора» среди персонажей «Евгения Онегина». В этой связи любопытно сходство игры с письмом Пнина, хранящимся в частной коллекции (неясно, не является ли эта коллекция принадлежащей автору-повествователю, который цитирует это письмо), с письмом Татьяны, находящимся, по замечанию Ю. М. Лотмана, и у автора («Письмо Татьяны предо мною, Его я свято берегу») и у героя («Та, от которой он хранит Письмо, где сердце говорит»); ср. также конец «Дара», демонстративно соотнесенный с концом «Евгения Онегина» (онегинская строфа). Заметим сходное нарушение конвенции реальности в «Приглашении на казнь», где герой и читатель убеждены в том, что все описываемое в романе — неумолимая реальность, в конце же она оказывается декорацией, через которую легко проходит герой. Вслед за Набоковым (а, может быть, даже и за работами о Набокове) на нарушении «авторской конвенции» строит свой роман «Завтрак чемпионов» Курт Воннегут. [С тех пор это стало общим местом, ср. романы Фаулза и многие другие — Примечание 1996 г.]
121
Именно в силу этого можно говорить о романе в романе (ср. книгу о Чернышевском в тексте «Дара»), поэтому, видимо, Набоков в упоминавшемся интервью А. Аппелю говорит о «picture in a picture» (картине в картине), которая является гораздо более обычным приемом, чем тот, на который намекает имя Ван Бока (введение автопортрета в картину), не соответствующим уникальности [в то время!] приема появления автора в конце романа в «Bend Sinister». Может быть, смысл именно в том, чтобы сопоставить эти два приема, указывая тем самым на то, что введение автора в книгу создает второй текст (книгу о писании книги), ср. название картины, упоминаемой Набоковым, «The Artist's Studio» («Мастерская художника»). Ср. также «[Knight] talks of his dreams, and the dreams in his dreams and the dreams in the dreams of his dreams» (The Real Life of Sebastian Knight, p. 159) ([Найт] говорит о своих снах, и о снах в своих снах, и о снах во снах о своих снах).
122
Попытка самоубийства из-за довольно глупой связи с одним литератором, который сейчас… ну, неважно (англ.).
123
Неопределенная аллюзия [т. е. намек неизвестно на кого] и самопрерывающее предложение представляют собой необычные стилистические явления (англ.).
124
Жаль, что здесь нет Владимира Владимировича, он бы нам все объяснил про этих обворожительных насекомых (англ.).
125
«Потому что в данный момент я его врач»: «На первый взгляд может показаться, что за этим „Я“ скрывается наш вездесущий повествователь. Но еще до окончания рассказа мы понимаем, что это на самом деле автор. Мы узнаем, что Пнин никогда бы не стал лечиться у повествователя <…>. Значит это было вторжение автора, который является для своих персонажей всем, в том числе и врачом, поскольку они существуют только через его посредство» (англ.).
126
«Суббота. 12 февраля — а это был вторник, о Невнимательный Читатель!» [«Пнин»] <…> «пространными разговорами о датах в романе Толстого» (англ.).
127
Сейчас удобно обозримых благодаря работе: К. Pilon. A Chronology of «Pale Fire» // Russian Literature Triquarterly. № 3. 1972. P. 370–377 [перепечатана в: С. Proffer, ed. A Book of Things About Vladimir Nabokov, 218–225].
128
См. Приложение в статье A. Olcott. The Author's Special Intention: A Study of the Real Life of Sebastian Knight // Ibid. P. 357–358 [C. Proffer, ed. A Book… P. 119–121].
129
Старомодная мелодрама с тремя главными действующими лицами: безумцем, который намеревается убить воображаемого короля, другим безумцем, который воображает себя этим королем, и знаменитым старым поэтом, который случайно забредает на линию огня и гибнет в стычке двух фантомов (англ.).
130
Позже это предположение подтвердилось, на наш взгляд, когда в «Look at the Harlequins!», книге которая в целом представляет собой инвертированный вариант автобиографии или некий «дополнительный» к ней текст, служащий игровой, псевдо-биографической мотивацией для тех мотивов в романах Набокова, которые не находят соответствия в его реальной и написанной (авто)биографии. Здесь приведен список книг героя (и, соответственно, автора) этой автобиографии, которые однозначно соотносятся с книгами самого Набокова, например, первый роман назван «Тамара» — ср. «Машенька» (ср. имя Тамара в «Speak, Memory» — заведомо ненастоящее, которому в «Себастиане Найте» соответствует имя Наташа — см. ниже), другой роман назван «The Red Tophat» («Красный цилиндр») — эвфемистическое название смертной казни в «Приглашении на казнь», еще один, «Dare» («Вызов»), фонетически обыгрывает «Дар». При этом в романе несовпадение биографий безымянного автора и Набокова входит в сюжет, и один бестактный читатель хвалит роман автора под названием «Машенька», к его недоумению и досаде. (Примечание 1996 г.)
131
Введение рецензии в текст романа использовано уже в «Даре».
132
«Его комизм мне представляется темным, а темноты комичными» — «Себастиан затрясся <…> от смеха» (англ.).
133
«Название книги, — сказала Клэр, — должно передавать ее колорит (букв, цвет), а не содержание» (англ.).
134
Девушку в автобиографической книге зовут Тамара, а в романе Наташа (см. об этом ниже), в обеих книгах появляется велосипед, формула bicycle act (Speak, Memory, p. 207–208), велосипедный номер (Другие берега, с. 177–178), отсылает к bicycle episode в «Sebastian Knight» (p. 17) или post factum снабжает его биографическим подтекстом, а ниже в английском (но не в русском) варианте (Speak, Memory, p. 257) герой сравнивает свои отношения с братом и сюжет «Себастиана Найта». Однако персонаж, который благодаря всем этим совпадениям отождествляется с автором, — это не герой-повествователь, а герой его повествования. Но в конце книги это противопоставление снимается, повествователь и его герой отождествлены, как отождествлены (за счет названных автобиографических реминисценций, во многом очевидных для читателя романа) и автор со своим героем (или героями): «I am Sebastian, or Sebastian is I, or perhaps, we both are someone whom neither of us knows» («Я есть Себастиан или Себастиан — это я, или, может быть, мы оба— некто, кого ни один из нас не знает»). Этот некто опознается довольно легко, если учесть, что повествователь фигурирует в романе под инициалом V., а фамилия его героя (и, вероятно, его самого) начинается (в произношении) на [N].
135
Именно этим прежде всего должен объясняться и ее автоперевод на русский и двукратная переработка.
136
Ср. выше упоминание беспечного или невнимательного читателя — careless reader.
137
Похоже, что эта идея была впоследствии подхвачена (или же снова возникла спонтанно), судя по названию работы (краткого автореферата): Priscilla Meyer. Nabokov's Non-fiction As Reference Library: Igor, Osian, Kinbot [abstract] // The Nabokovian, XVI, 23–24 — которая, к сожалению, пока осталась мне недоступна. Сейчас, конечно, к этому можно добавить и опубликованные лекции Набокова и многое другое. (Примечание 1996 г.)
138
Вот более простой случай такого автокомментария на примере другого, менее знаменитого текста Набокова: «Есть милая поговорка: на чужбине и звезды из олова. Не правда ли? Хороша природа за морем, да она не наша и кажется нам бездушной, искусственной <…> спервоначала, оранжерейным чем-то веет от чуждых деревьев, и птицы все на пружинках, и заря вечерняя не лучше сухонькой акварели» (Кэмбридж // Владимир Набоков. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии. Сост. и прим. А. А. Долинина и Р. Д. Тименчика. М., 1989, с. 337. — курсив наш) — эти начальные строки очерка, особенно выделенные слова, как кажется, содержат программу основного сюжетного хода «Приглашения на казнь». На более элементарном уровне: излагаемые в том же очерке (там же, с. 338–339) табу, обязательные для кембриджского студента («Оказалось, что в Кэмбридже есть целый ряд самых простых вещей, которых, по традиции, студент делать не должен. Нельзя, например, кататься по реке в гребной лодке, — нанимай пирогу или плот; не принято надевать на улице шапку…» и т. д.) в значительной мере совпадают с уроками, которые Дарвин преподавал Мартыну в «Подвиге». (Примечание 1996 г.)
