Владимир Ильин - Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»
Здесь нотабене, как любил выражаться Достоевский. Подобно Анатэме думает огромное большинство людей (если не все), только не всегда, но лишь тогда, когда им что-нибудь не по душе в мировом процессе. Некоторые, в предположении, что они уже «боги», вроде, например, Эдуарда Гартмана, которому, как и его ученику Древсу, так не по вкусу христианство, просто предлагают взорвать и пустить пылью в мировые просторы всю эту хитрую (или не хитрую, как им кажется) механику. То, что задумали «светлые личности» – еще глупее и пошлее…
Продолжаем вступительный «змеиный» монолог Анатэмы:
«Не хочешь – не надо, драться я не стану. Разве за этим я пришел сюда? Просто я гулял по миру и случайно забрел сюда (это несомненно вариант из книги Иова. – В. И.) – мне нечего делать, и я гулял. А вот теперь я сыграю в кости – мне нечего делать, и я сыграю в кости. Будь бы не так важен Он, я пригласил бы и Его, но Он слишком горд и не понимает удовольствия игры. Шесть, восемь, двадцать – верно. У дьявола всегда верно, даже тогда, когда он играет честно… Давид Лейзер, Давид Лейзер».
Ответов у дьявола нет, и ему никто их не дает – у него одни вопросы, он «царь познанья и свободы», но эта свобода его, так же как его время и пространство, – пустые. И он может поставить вопрос вместе с карамазовским бесом – ведь у него много «я» и много «личин», порой он дробится и на «черные маски», ожившие частицы мрака. Но никто не знает, почему он «икс в неопределенном уравнении» и кто его обрек на утрату «всех начал и всех концов»… Из беседы с изнемогающим Иваном Карамазовым мы узнаем, что он «упустил момент», а кроме того, «пожалел людей», боясь своим покаянием и обращением обречь их на скуку «вечного молебна» и «вечной осанны». Это уже нам известный мотив скуки и бездарности «во блаженном успении вечного покоя». Бесплотным духам, хотя бы и злым, уставать не полагается, но, воплощаясь или делая вид, что воплощаются, они, как мы знаем все из той же беседы беса с Иваном, «вынуждены принимать «последствия» этого воплощения» (мнимого, конечно): простуживаться в абсолютном нуле мировых пространств, идти, что уже гораздо хуже, скучать и уставать, хотя здесь усталость возвышенная, духовная.
Анатэма: «Я устал искать. Я устал жить и мучиться бесплодно, в погоне за ускользающим вечно. Дай мне смерть – но не терзай неведением меня, ответь мне честно, как честен я в моем восстании раба» (с. 328).
Конечно, ему можно было бы поставить хорошо известный библейский вопрос: «Кто тебе сказал, что ты раб?» Не твое ли собственное восстание, которым ты попрал свободу? И притом этот рабий бунт связан с введением в мир «числа и мер», которыми Анатэма хочет освободить себя и связать Бога все той же наукой рабов, наукой, знающей только меру и число. Это видно из ответа, который ему, наконец, дает «некто, ограждающий входы». И сверх того ясно, что эти входы заграждены для всех тех, кто не хочет одеть предлагаемую им брачную одежду свободы от числа и меры. Словно читая в глубинах подсознания Анатэмы, «некто, охраняющий входы», наконец, удостаивает Анатэму ответом.
«Но не мерою измеряется, и не числом вычисляется, и не весами взвешивается то, чего ты не знаешь, Анатэма. У Света нет границ и не положено предела раскаленности огня».
Так как, согласно библейскому откровению, Бог есть «огонь поядающий» и «свет, в котором нет никакой тьмы», то это также значит, что Бог выше диалектики и тем более выше жалкой так наз. «математической физики», «математического естествознания». И, следовательно, эта безмерность божественного света и огня, сравнительно с которой вся совокупность так наз. достижений логики и математического естествознания, как и рациональной морали, – все равно что жалкая масляная лампочка сравнительно с полуденным тропическим солнцем. Поэтому-то все рассуждения о том, что побитый камнями за правду последователь Христа Лейзер будто бы погиб, касаются этой самой жалкой и все время готовой погаснуть «масляной лампочки», а не «света неприступного», в лоно которого ушел замученный праведник.
«Погибший в числах, мертвый в мере и в весах Давид достиг бессмертия в бессмертности огня».
Для живущего в элементарной логике, элементарной морали, в весах и в мере, это, конечно, ложь и обман. И Анатэма превращается в «умного гимназиста». Но его брань, кощунства и смех, конечно, не долетают до Того, Кого «апофатически» ограждает «стерегущий входы». Совершенно ясно, что все эти «демонов немощные дерзости», как великолепно выражаются отцы-песнописцы, направлены не по адресу и возвращаются к отцу кощунства, как бумеранг, а входы только Анатэме и ему подобным лишь кажутся закрытыми.
Может быть, Анатэма и честен «честностью светлых личностей» и «светел» просветительством Болля, Кудерка и проч… Но разве это нужно для решения таких задач, как судьба Лейзера и для раскрытия таких дверей, как те, которые стерегутся ограждающим входы?
Для Анатэмы, превратившегося под влиянием искушений мелкого рабьего бунта в «умного» радикального гимназиста, все, что не вмещается в «арифметику» и «геометрию» (притом обязательно евклидову, – вспомним, как Чернышевский поносил гений Лобачевского), – все это есть ложь. Он, наверно, так и думает и в этом смысле «честен». Анатэма и кощунствует, что называется, «от чистого сердца» и как «честно бунтующий раб» (все это по его собственным словам):
Анатэма: «Ты снова лжешь! (в отчаянии мечется по земле). О, кто мне поможет, честному Анатэме? Его обманывают вечно. О! Кто поможет несчастному Анатэме? Его бессмертие – обман!»
Все дело в том, что понятия чести, обмана, теоретической истины, морали и проч. действительно относительны, особенно перед лицом актуальной вечности. И «светлым личностям», и «бунтующим рабам», которыми эти личности управляют, очень бы хотелось, чтобы их идиотский диамат или гнусная чека были не относительными, но абсолютными истинами – и длились во веки веков. Мы очень хорошо помним, как коммунисты встревожились и «поджали хвосты» от теории квант и от релятивизма Эйнштейна, не меньше, чем Чернышевский встревожился от Лобачевского. Потом же, видя, что им без всей этой ненавистной Ильичу новой физики и математики, которую тот же Ильич предлагал выбросить в ватерклозет, не обойтись, стали снабжать учебники новой физики и курсы атомистики своими параноическими «примечаниями», от которых развеселиться в пору самому Анатэме, впавшему в серьезное и беспредельное отчаяние (от необходимости в силу безлюбовья заменять любовь игрой, то есть в конце концов мерой, весом, моралью, логикой и проч. и проч.).
Несчастье всех кощунников и безбожников в том, что их главное занятие, то есть питание в себе кощунственно-антирелигиозных и безбожных чувств, есть дело в конце концов несерьезное, каким бы серьезным и трагическим ни выглядел здесь отправной момент. Серьезная поначалу безбожная гладь обязательно в конце оборачивается шутовской гадью. Поэтому и происходит переименование величественного Денницы, влюбленного (будто бы?) в Тамару «Царя познания и свободы» и проч., в «шута горохового»… Так, например, случилось и с Гитлером, так случилось с Лениным и Сталиным, – а уж, кажется, никто как они могут иметь право именоваться «друзьями дьявола»… и людьми слишком даже серьезными.
«Ах, плачьте, возлюбившие дьявола, стонайте и горюйте, стремящиеся к истине, почитающие ум – его обманывают вечно»…
На это без особого труда можно ответить в том смысле, что ум уму рознь. Есть ум Христов, но есть и такой ум, что хуже всякой глупости и которому, согласно Лютеру, подобает именоваться «блудницей диавола». А сверх того, согласно Ибсену
До крайности зашедший ум есть глупость
И расцветает трусости бутон
В цветок жестокости махровый.
Мы уже, особенно в нашу эпоху, в достаточной степени насмотрелись на злых глупцов. Кроме того, позволительно спросить, по какой это причине ум (разумеется, арифметически, эвклидов ум – мер, весов, морали и «тонкой политической интриги и калькуляции») оказывается в конечном счете в вечном просчете, отчего ему грозит при подведении окончательных итогов (после того, как ему дадут исчерпать его не весьма большие ресурсы) оказаться окончательно в дураках? Не от собственных ли внутренних его свойств, не от подлой ли нищеты духовной, притом совсем не евангельской? Бог любит Свою тварь и до конца жертвует Собой. Анатэма же «честно» играет в кости – и проигрывает – сначала Иова, потом Лейзера и мало ли еще кого из «сынов человеческих». Самое неприятное для Анатэмы то, что за этими «дифференциалами» добра и любви Божественной таится Крест Господень и грандиозный интеграл Сына Человеческого, Который, несмотря на все свое нечеловеческое величие Богочеловека, все же не только истинный Бог, но и истинный человек. И, проиграв Его, диавол, конечно, проигрывает всю партию. А Лейзер?.. Одним словом, снявши голову, по волосам не плачут. А Анатэма плачет по волосам, и в конечном счете мы не можем отнестись к нему серьезно – да и сам он к себе серьезно не относится… Бес по существу дела все-таки кончает тем, что оказывается «мелким бесом»… К этой теме мы еще вернемся, коснувшись личности и творчества Федора Сологуба.
