Эра милосердия - Роман И. Ростовцев
- Главное в нашем деле – фарт. Если есть фарт, то и лягавые тебя не прихватят, он им все глаза запорошит и мозг затуманит, - говаривал Фокс. – Но есть ньюансы. Любил он такое учёное словцо порой ввернуть. С подковырочкой.
Дальше объяснял он нам, как не попадать в сектор обзора милицейского патруля, как не привлечь внимание в толпе, как отбазариться, коли остановят.
- Если волына на кармане, сразу обнажай ствол и вали всех, - поучал Фокс. - Начнут шмонать, уже не отвертишься. Если прёшь чистый, баклань по-свойски, лягавый тоже человек, из народа недалеко вышедший. Ему подвиги ни к чему, хотел бы геройствовать - на фронте бы загибался.
Но на случай, если крепко прижмут, Фокс советовал брать на себя какую ни есть мелкую уголовку. Дескать, у Советов сейчас с пополнением напряженка, долго думать не будут, забреют в штрафную роту. А там фронт, передовая, «хенде хох» и «нихт шиссен!» На допросе заветное слово скажешь и тебя прямо в славную Валгу обратно отвезут.
- Если сможешь от реальных ментов отмазаться, да ещё и зеленку потом сломать, цены тебе не будет. В постоянный состав попадёшь, преподавать тактику станешь. Как я. Школа расширяться скоро будет, толковые ребята потребуются, с реальным опытом ходок на ту сторону и обратно.
Долго ли, коротко ли, а начали нас готовить к переброске. Группа – старшой, радист и я, мальчик на все руки. Прикрывай радиста на передаче, неси охранение на марше и на привале, попеременке со старшим. Минирование железки опять же на мне, складов-мостов всяких, чего там ещё в командировке укажут. Чему надо, меня обучили, остальное, сказали, с опытом придёт. Куда-зачем летим, об том знал только старшой. Паспорта и справки нам выправили, денег отсыпали без жмотства. Дензнаков–то советских им в Белоруссии и Прибалтике без счёта досталось. И сбросили нас, грешных, с парашютами неведомо куда. Нам с радистом, стало быть, неведомо.
— И чем Ваша группа занималась в советском тылу?
— Командировка у нас обширная была, судя по снаряжению. Да только подвиги совершать во имя фюрера и Германии я не собирался. За пазухой был у меня «вальтер» с разрывными пулями, на случай засады при приземлении. Как собрал я парашют и присыпал снежком, да собрались мы всей нашей компанией, так я по заветам Фокса, не говоря худого слова, и положил обоих попутчиков на месте. «Сидора» их забрал и ходу! Часа через четыре по запаху дымка вышел к деревеньке и там зашухарился. Риск, конечно, был большой, да уж тут я на фарт свой понадеялся. Бабке, что меня приняла, сказался дезертиром, забритым на фронт по беспределу с язвой желудка, идущим пешим порядком жаловаться прокурору.
Отсыпал ей харчей из НЗ, деньжатами наделил из запасов абвера, да больным сказался. Трое суток отлежался, обнюхался, где я и как: оказалось Истринский район Московской области. Железка в пяти верстах по проселку пролегала.
Документы, деньги, оружие и прочие припасы от германских щедрот, я по ночной поре у бабки в подполе схоронил. Взял с собой надёжный паспорт, справку об инвалидности, белый билет, да деньжат самую малость. С тем и засадил сам себя в Истре в тюрягу на год и шесть месяцев за злостное хулиганство. Как белобилетника меня в штрафники не взяли, а отправили на подмосковные торфоразработки, с которых я и откинулся с чистой совестью в одна тысяча девятьсот сорок четвёртом году от Рождества Христова.
Встреча с Фоксом
— И как сложилась Ваша жизнь после освобождения?
По освобождении получил я справку в зубы да зону-сотку на память. Пристроился шоферить в колхоз подмосковный, домишко мне выделили брошенный, разбитый да разутый зисок сто первый, трудоднями опять же обещали не обделять. Мужиков-то повыбила война, каждые рабочие руки на счету. Начал я шоферить, калымил понемногу, словом трудовую жизнь советского колхозника вёл. Приключений мне на жизнь уже хватило с горкой. Да всё меня жадность точила, всё абверовские деньги покоя не давали. Думаю, чем черт не шутит, навещу бабку, клад свой изыму по -тихому. И вот в апреле месяце победного нашего сорок пятого года я и заехал попутно по старому адресочку, туда, где после переброски кантовался.
Бабка ещё жива была. Обсказал ей легенду свою, дескать разобрались в моем деле по справедливости, сам прокурор руку жал, комиссовали вчистую и работу хорошую дали. Тушенку достал, четвертинку на стол поставил. Слово за слово, да и заночевал я у неё на палатях. А под утро повязали меня. Фокс и повязал. Обшмонали кабину, багаж мой абверовский вынули — я его уже из подпола достал и под сиденье пристроил. Можно было и отвалить по ночной поре, да поленился я, выспаться захотел, вот и погорел. Хорошо, хоть бабку не успел приколоть, как собирался. Когда прошлый раз от неё уходил, решил не брать грех на душу, что б мусара следствия не затевали, да клад мой в подполе не нашли. А теперь уж надо было веревочку эту с концами оборвать. Да Бог отвёл от лихого дела...
— Что ж ты, друг ситный, так оплошал? — с ухмылочкой меня Фокс спрашивает. — Разве я тебя тому учил? Ты, получается, засыпался на горячем, все вещдоки при тебе, хоть прямо в трибунал отвози. Дело чистое: фальшаки на разные имена, денег тыщ двести, стволов четыре штуки. Вышак тебе ломится, как с куста, по законам военного времени.
— Виноват, герр обер-лейтенант, — отвечаю. — Готов предстать перед перед родным советским трибуналом. Или германским, как прикажете, — сам я не жив, не мертв, но хорохорюсь по привычке. И мысли в голове: то ли самого Фокса немцы перебросили к нам в тылы,
