Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
«Я завидел всадника в черной одежде, - якобы рассказывает Пушкин в этом апокрифе, - он летел и, казалось издали, падал со скалы на скалу. Мы поравнялись - то был Бестужев!..» И дальше: «Он говорил мне, что давно уже нет возможности окончить со славою и честью свое опятненное плавание по океану жизни. - “Я жажду ветров, - говорил он, - я жажду бурь, где бы мог явить себя спасителем существ, счастливых более, чем я”... Он не кончил еще рассказа, я не успел еще стряхнуть слезу ребячества, несносно щекотавшую мне глаз, - как всадник мой исчез. Гляжу, оглядываюсь - нет его! В пять прыжков конь вынес меня на острие скалы: внизу, в ужасной глубине шумит река - и в волнах плещется Бестужев! Я обмер от страха. Он рухнулся стремглав в чернеющую бездну, я испугался, а он, шалун Бестужев, он махает шапкой и кричит: “Не бойся, Пушкин, я не умер... Я жив еще, к несчастью моему... Но вот, мой друг, как дорого ценю я жизнь!”»[478]
Когда он погиб, во время стычки зарубленный черкесами, долгое время ходила молва, что он бежал к горцам и служил чуть ли не главнокомандующим у Шамиля.
Судьба, жестокая при жизни к Бестужеву, оказалaсь еще более превратной после его смерти. История этой славы - один из примеров непрочности суда современников. Произошло это как-то очень быстро. Критика усумнилась в оригинальности и величии таланта Марлинского; читатели заметили однообразность и бледность его героев. Вычурный стиль его показался приторным и искусственным рядом с прозою «Повестей Белкина» и «Мертвых душ»; эффекты же этого стиля - дешевыми. Сейчас Марлинского читать почти невозможно без насилия над собою.
«Сверкая взорами, стоял Эдвин посреди комнаты; грудь его волновалась, правая рука будто стискивала рукоять меча, и вдруг, как лев, он гoрдо встряхнул кудрями... и скрылся». - «Как бешеный вбежал Эдвин домой. Плащ слетел на пол. Двери спальни от удара ноги разлетелись вдрбезги, - и он с сердцем вырвал свечу из рук старого служителя». - «Минна! - воскликнул он наконец, хватая кубок: - да будет!.. Я выпил бы смерть из чаши, которой коснулись вы устами»[479].
Так Марлинский описывает страсть. А вот образцы его «блестящего» стиля - эту манерность Марлинский в себе культивировал: тем же языком он пользовался и в своей переписке с друзьями.
«Приглашения и просьбы сыплются, как пудра». Совесть «светлее клинка сабли». «Душа плавает в испарениях цветов, как индийская пери»[480]. «Запечатать рот свинцовой печатью», т.е. застрелиться. «Ночевать с карасями под ледяным одеялом», т.е. утонуть. «Речь кипит ключом, сбросив светские узы жеманства»[481]. «В дипломатических бакенбардах фортуна вьет себе гнездышко». «Ледяной истукан целомудрия подтаивает от дыхания страстей» и т.д.
Вскоре время произнесло свой суд, поставив Марлинского в ряду русских пионеров романтиков. Популярные его романы, проникшие во все углы России, воспитывали вкус читателей в новом духе европейского гуманизма. Самым любимым автором Марлинского, стилю которого он сознательно подражал, был Виктор Гюго. Отсюда происходит и вычурность языка его романов, и их псевдоисторичность, и преувеличенные страсти героев. Дарованию Марлинского, от природы или вследствие условий, в которые поставила его жизнь, не хватало самостоятельности. Он не нашел силы переработать в себе того, что носилось в воздухе его эпохи. Но он угадал ее направление и верно отразил его в своих романах.
Сам Марлинский, кстати, не был ослеплен похвалами. Он не страдал ни мелочностью, ни честолюбием. Слабые места свои ему были хорошо известны. Оправдание себе он справедливо находит в условиях своей искалеченной жизни.
2
Меня с родимого порогаСманила жизнь на пышный пир,И, как безгранная дорога,Передо мной открылся мир.И случай, преклоняя темя,Держал мне золотое стремя,И, гордо бросив повода,Я поскакал - туда, туда![482]
Так вспоминал впоследствии Бестужев о начале своей жизни, и это не было поэтическим преувеличением. Презренной прозой говоря, Бестужеву везло, везло всегда, всю жизнь, несмотря на то, что он сам не искал удачи, а, «гордо бросив повода», «скакал» вперед, не разбирая дороги. Едва начав военную карьеру, 20-летним офицером он уже был назначен адъютантом главноуправляющего путями сообщения, сначала генерала Бетанкура, а потом герцога Александра Вюртембергского. Перед ним открылись салоны столицы. Его ожидала блестящая будущность. Успех у женщин кружил ему голову. Он дрался на дуэлях, влюблялся, увлекал остротой своей речи, пылкостью ума. Но от светской жизни Бестужева потянуло к литературе. И тут с первых же шагов его ожидал успех. Он вошел в среду передовых писателей. Подружился с Пушкиным, Грибоедовым и Рылеевым, с которым начал издавать альманахи «Полярная Звезда», где приняли участие все лучшие силы того времени. «Полярная Звезда» стала крупным событием литературной жизни. В течение нескольких первых недель альманах разошелся в баснословном для тех лет количестве - полторы тысячи экземпляров. Бестужев поместил в альманахе ряд статей и переводов, а его критические обзоры сразу обратили на себя внимание. Обзоры эти получили историческое значение: в них определился переход от чисто литературной критики к публицистике.
Одна из книг «Полярной Звезды», игрою судьбы, послужила впоследствии поводом к ссылке в армию на Кавказ самого младшего брата в семействе Бестужевых, Павла. Он еще был в артиллерийском училище, когда четыре его брата вышли на Сенатскую площадь 14-го декабря. Вскоре после восстания на столике возле кровати Павла Бестужева вел. кн. Михаил Павлович, обходя училище, нашел «Полярную Звезду». Книга была открыта на стихотворении Рылеева... Но возвратимся к истории Марлинского.
Приближался конец 1825-го года. Бестужев был поглощен подготовлением к печати четвертого выпуска «Полярной Звезды». Восемь листов уже было напечатано. Никто из участников альманаха и не подозревал, что эти восемь листов увидят свет лишь 58 лет спустя на страницах «Русской Старины»...
В декабрьском восстании были замешаны четыре брата Бестужевых. Двое из них - Михаил и Александр - сами явились во дворец и отдали себя в руки властей. Судьба их была различна. И тут случай «преклонил темя» перед Марлинским. Приговор его был смягчен. Есть основание думать, что на смягчение приговора повлиял Грибоедов через Паскевича.
После заключения в крепости Бестужева отправили прямо на поселение в Якутск. По дороге в Иркутске он встретился с братьями Николаем и Михаилом, которых везли в Читинский острог. Больше им уже не суждено было увидеть в жизни друг друга.
В Якутске Бестужев, очень способный к языкам, принялся за изучение немецкого языка и вскоре уже читал Шиллера и Гёте в подлиннике. С этого времени началось его более серьезное знакомство с немецким романтизмом. В то же время он начал снова писать стихи и прозу. Несмотря на эти занятия, увлекавшие его, Бестужев томился якутским сидением. Изредка доходившие в Якутск газеты были полны сообщений с места военных действий на Кавказе. Бестужев понимал, что Кавказ для него единственный путь в Россию. В письме на Высочайшее имя он испросил себе разрешение зачислиться рядовым в действующую армию. Летом 1829 года вместе с другим товарищем по ссылке он выехал верхом по берегу Лены. С этого года открывается последний, самый славный и самый тяжелый период его жизни.
Началась военная лагерная жизнь. Немало унижений пришлось вытерпеть рядовому Бестужеву от своего начальства. К нему обращались на «ты», его гоняли на ученье вместе с новобранцами. Ему было дано понять, что его намерены «вывести в расход». Но самым страшным была постоянно висевшая над ним угроза телесного наказания за малейшее неповиновение. Чтобы избежать этой угрозы, Бестужев мечтал о Георгии, который избавлял солдата от розг. Он шел на опасность. Его во всех стычках видели в самых жарких местах. Он вызывался в охотники на самые рискованные предприятия. Пули его щадили. Ближайшее начальство, зная его храбрость, несколько раз представляло его к наградам. Представления эти оставались без результата.
В этой жизни писание романов, составивших ему быструю и легкую славу, было не только самозабвением, но и самозащитой. Ни от кого не было секретом, кто скрывается под именем Марлинского. Слава Марлинского могла иногда защитить рядового Бестужева от грубости и гонений. Насколько он был известен как писатель, свидетельствует хотя бы следующий случай. Оренбургский губернатор Перовский, обратив внимание на романы Марлинского, ходатайствовал о переводе его в Оренбург для описания края. Ничего из этого, конечно, не вышло. На ходатайство последовал ответ: «Бестужева надо послать не туда, где он может быть полезнее, а туда, где он может быть безвреднее».
