Борис Аверин - Владимир Набоков: pro et contra

Во многих набоковских романах проявляется орнаментализм как сеть совпадений, тайных знаков, которые показывают, что события, происходящие в описанной действительности, лишь несовершенное, искривленное, зеркальное отражение событий, которые развиваются в действительности более высокого уровня, или вторичной действительности. Хотя персонажам удается с помощью таких знаков интуитивно постичь эту высшую действительность как настоящую и конечную, эта действительность подчинена другой — еще более высокой, и так до бесконечности. В русской символистской прозе, конечно, принцип зеркального отражения двух, и даже больше, сопоставленных миров (даже топологически разделенных) наиболее очевидно проявился в трилогии Ф. Сологуба «Творимая легенда» (1908–1912).

В целом, Набокову, очевидно, наиболее близка та программа русского символизма, которую И. Смирнов называет позитивной программой, проявляемой в панкогерентной картине мира (Смирнов 1989: 13). В негативной программе русских символистов с ее картиной интранзитивного мира, медиатор между эмпирическим и трансцендентным миром терпит фиаско, а между двумя действительностями простирается непреодолимая пропасть, которую Смирнов определяет метафорой «занавес». С другой стороны, в позитивной программе все предметы становятся знаками некоторых всеобщих отношений, многообразными проявлениями мирообъемлющей общности. Все связано со всем, в реальности существует «круговая порука живых сил», мир — панкогерентен. Метафора, которой Ханзен-Леве определяет этот тип символистского отношения к действительности, — это «кристалл», в котором всякая вершина связана с остальными и отражена в них (Hansen-Löve 1984: 304–305).

Это утверждающее отношение к метафизическим измерениям мира Набоков разделяет с символистами этого толка. Кажется убедительным, что именно панкогерентная картина мира, присущая творческому мировоззрению Сирина, сделала возможным тот витализм, жизнерадостность художественного видения мира, которым тоже можно определить его творчество (Hansen-Löve 1978: 537).

Метафизическая ориентация прослеживается во многих набоковских русских романах — особенно в «Защите Лужина» и в «Приглашении на казнь», а также в незаконченном русском романе «Solus Rex», из которого впоследствии были созданы американские романы «Бледный огонь» и «Под знаком незаконнорожденных». Метафизическая ориентация еще более усиливается в его американской фазе. Тематизация «других миров» доминирует в поздних романах «Ада» и «Посмотри на арлекинов!». Способы, которыми проявлялась такая космология в тематическо-фабульных единствах набоковских романов, были по-настоящему изобретательны и изменялись от романа к роману. Скажем лишь, что в упомянутых поздних романах автор сделал попытку творческой транспозиции физических, математических и логических проблем, характерных для науки его времени (Barton Johnson 1985: 170–180).

Своими американскими романами Владимир Набоков включился в ту литературную тенденцию, которую современные теоретики называют «постмодернизмом». Почти нет книги о постмодернистской литературе, в которой бы не приводились примеры прозы Набокова и Борхеса как идеальные примеры постмодернистской литературы. Однако модель набоковского «нарциссистского романа» была сформирована давно, уже в его русской фазе. На синтетическом, заключительном этапе русского авангарда (Деринг-Смирнова и Смирнов 1980: 441) Набоков мог выбирать между многими влияниями, и он сумел творчески соединить художественные находки русского модернизма и русского авангарда. Стилевое происхождение набоковского «постмодернизма» становится еще ясней с помощью тезиса Брайана Мак Гейла о сути самого постмодернизма. По его мнению, суть постмодернистской литературы состоит в ее обращении к онтологическим вопросам, в отличие от предыдущей формации, которая сосредоточивалась на эпистемологических проблемах (McHale 1987).

Иначе говоря, все те приемы, которыми Набоков подчеркивает условность или литературность своих художественных текстов, проблематизируя, таким образом, их онтологический статус, статус артистической иллюзии, связывают его с актуальными эксплицитными (формалисты) и имплицитными поэтиками русского авангарда. С другой стороны, проблематизирование «иных миров» и способ их трактовки в литературном тексте разработаны им под влиянием русского символизма.

Его личный творческий выбор литературных тем и приемов оказался дальновидным, и поэтому набоковская модель романа является столь влиятельной и актуальной даже в конце двадцатого столетия.

Набоков В. Машенька. Анн Арбор; Нью-Йорк, 1974.

Набоков В. Король, дама, валет. Нью-Йорк, 1969.

Набоков В. Защита Лужина. Париж, 1967.

Набоков В. Подвиг. Анн Арбор; Нью-Йорк, 1974.

Набоков В. Камера обскура. Анн Арбор, 1978.

Набоков В. Отчаяние. Анн Арбор, 1978.

Набоков В. Приглашение на казнь. Париж, 1966.

Набоков В. Дар. Анн Арбор, 1975.

Деринг-Смирнова И. Р., Смирнов И. П. «Исторический авангард» с точки зрения художественных систем // Russian Literature. VII. 1980.

Замятин Е. О синтетизме // Лица. Нью-Йорк, 1967.

Иванов Г. В. Сирин: «Король, дама, валет»; «Защита Лужина»; «Возвращение Чорба» // Числа. № 1. 1930.

Лотман Ю. Структура художественного текста. М., 1970.

Пятигорский А. Чуть-чуть о философии Владимира Набокова // Континент. 15. 1978.

Тынянов Ю. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

Успенский Б. Поэтика композиции. М., 1970.

Ходасевич Вл. Литературные статьи и воспоминания. Нью-Йорк, 1954.

Шкловский В. О теории прозы. М.; Л., 1925.

Шкловский В. Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля // Texte der russischen Formalisten. Band 1. München, 1969.

Barton Johnson D. Belyj and Nabokov: A Comparative Overview // Russian Literature. IX. 1981.

Barton Johnson D. Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor, 1985.

Bicilli P. The Revival of Allegory // TriQuarterly. № 17. Winter. 1970.

Hansen-Löve A. A. Der russische Formalismus. Methodologische Rekonstruktion seiner Entwicklung aus dem Prinzip der Verfremdung. Wien, 1978.

Hansen-Löve А. А. Zum aestatischen Programm des russischen Fruhsymbolismus // Sprachkunst. Beitrage zur Literaturwissenschaft. Jahrgang XV., 2 Haiband. Wien, 1984.

Hansen-Löve A. A. Der russische Symbolismus. System und Entfaltung der poetischen Motive. Band I: Diabolischer Symbolismus. Wien, 1989.

Hutcheon L. Narcissistic Narrative. The Metafictional Paradox. New York; London, 1980.

Lubin P. Kickshaws and Motley // TriQuarterly. № 17. Winter. 1970.

McHale B. Postmodernist Fiction. London, 1987.

Medarić M. Avangardni aspekti ruskih romana V. Nabokova // Umjetnost riječi. XXV. 1981.

Medarić M. Od Mašenjke do Lolite. Pripovjedacki svijet Vladimira Nabokova. Zagreb, 1989.

De Quincey Ch. Works. London, 1886. Vol. 1.

Ronen I. and O. «Diabolically evocative»: an Inquiry into the Meaning of a Metaphor // Slavica Hierosolymitana. Vol. V–VI. 1981.

Rowe W. W. Nabokov's Spectral Dimension. Ann Arbor, 1981.

Smirnov I. Avangarda i simbolizam // Pojmovnik ruske avangarde 6. Zagreb, 1989.

Waugh P. Metafiction. The Theory and Practice of Self-Conscious Fiction. London; New York, 1984.

© Russian Literature (Amsterdam), 1991.

Сергей ДАВЫДОВ

«Гносеологическая гнусность» Владимира Набокова:

Метафизика и поэтика в романе «Приглашение на казнь»{333}

Forgive, О Lord, my little jokes on TheeAnd I'll forgive Thy great big one on me.

На вопрос критика, «которое из своих творческих дитятей автор больше всего любит и почитает», Набоков ответил: «Люблю — „Лолиту“; почитаю — „Приглашение на казнь“»[312]. Несмотря на атеистические намеки ряда набоковских работ, критики сразу определили тему «Приглашения на казнь» как метафизическую, или даже религиозную[313]. Поэт Владислав Ходасевич охарактеризовал искусство Набокова каламбуром: «поэтическое уродство-юродство»[314]. В этой статье я остановлюсь на этом трудно уловимом метафизическом аспекте «поэтического уродства-юродства» Набокова, особой поэтической гносеологии.

Цинциннат Ц., тридцатитрехлетний, в возрасте Христа, обвинен в «страшнейшем из преступлений» и приговорен к смерти. Преступление Цинцинната «столь редко и неудобосказуемо, что приходится пользоваться обиняками», названо оно «гносеологической гнусностью» (80)[315]. В своем собственном переводе на английский Набоков называет это преступление «гностическим» («gnostical turpitude»). Поскольку этот эпитет применяется иногда к работам Набокова, необходимо уточнить конкретный смысл этого термина[316].

Гностицизм — эклектическое религиозное направление, получившее развитие в эпоху позднего эллинизма и раннего христианства. Как подсказывает само название, в основе этого учения лежит мистическое познание, «гносис».