Толкин русскими глазами - Хукер Марк Т.
В ходе своего визита в Россию в начале 90-х годов известный писатель-фантаст Брюс Стерлинг познакомился с представителями новых русских толкинистов. В своей статье, опубликованной в журнале «Уайрд», он дал следующую характеристику этому движению: «уникальным русским вкладом в неформальную культуру являются «системные хиппи», фанаты Толкина, которые придерживаются своего рода мистической идеологии, пропитанной понятиями Русской Крови, Русской Земли, Движения Зеленых и Возврата-к-природе. Идеологии, подобной гибриду Распутина и хоббита [46], основывающейся на принципах Новой Эры» [47]. В этом описании Стерлинг вряд ли сильно промахнулся. Оно было помещено на видном месте одним из популярных русских толкиновских сайтов [48].
Толкинисты периода бума гордились сознанием своей «посвященности» в нечто, недоступное широким массам. Толкин стал символом иной, запредельной жизни, вход в которую был открыт не каждому. Заметнее всего эта «причастность» проявилась в богатстве и разнообразии толкиновской поэзии и лирики, как уже существующей, так и все еще продолжающей создаваться.
В оде «Девочке, покупающей «Властелина колец» с книжного лотка» [49]рассказчик пытается отговорить девочку от покупки книги, разъясняя ей все последствия этого опрометчивого поступка:
Эй, девочка, послушай мой совет! Весь этот Толкин — чепуха и бред. Не покупай ты эту ерунду, Возьми вон «Анжелику» иль «Бурду»… Как ясны и чисты твои глаза! Нет, Толкина читать тебе нельзя. Послушай, я добра тебе хочу. Ведь ты, прочтя, не скажешь: «Что за чушь!» Ты втянешься. Для молодой души Писанья эти хуже анаши. Ты толкинешься, а потом начнешь Искать себе подобных — и найдешь. И вот тогда Господь тебя спаси: Ты имя будешь странное носить, Сошьешь прикид, изучишь эльфов речь, Из деревяшки выстругаешь меч, Эльфийскую нацепишь мишуру, А там, глядишь, поедешь на Игру И будешь бегать с луком по лесам, Бить орков, танцы дивные плясать И петь по вечерам «А Элберет…» А дальше — хуже: в восемнадцать лет Полюбишь толкиниста-дурака, А он, как будто в средние века, Нет, чтоб купить французские духи! Начнет цветы дарить, читать стихи И робко твои руки целовать. Нет, чтобы сразу затащить в кровать! А замуж выйдешь — ох, как нелегко Жить паре толкинистов-дураков, Которые и в слякоть, и в жару Не к морю едут летом — на Игру. Что ж, ты упряма. Дай тогда ответ: Как выглядят вся эта блажь и бред На трезвый и простой житейский взгляд? Твои подруги и учителя, Родители, родители друзей Подумают впрямую о крейзе, Сперва смеясь тихонько, а потом Крутя открыто у виска перстом. И это все: презренье и смешки, Прилипшие навечно ярлыки Мол, эскейпист, а по-простому — псих За звездный свет и за волшебный стих За мир, похожий на обрывок сна Не слишком ли высокая цена? Как, ты платить согласна?.. Видит Бог Тебя я отговаривал, как мог. Но, видимо, судьбу не обмануть. Тогда все то, что я сказал, забудь. Пред совестью своей теперь я чист. Я сам уже семь лет как толкинист. У нас тусовка… Да, по четвергам… Да, в основном гитара, треп и гам. Придешь? Ну, мне пора уже. Пока! Тьфу, пятый раз у этого лотка!Эта ода — по существу рифмованный символ приобщения к толкинизму, проявление первой стадии толкиномании, о которой писала в своей статье журналистка Кириллова. Жизнеописание русского толкиниста, содержащееся в оде, тем не менее, весьма точно.
Чувство принадлежности и тайной сопричастности к андерграунду было не единственным фактором, влиявшим на деятельность раннего русского толкиновского движения. Это было также ощущение революционности, существования иных ценностей — чувство, возникшее у М&К при чтении Толкина. В своей статье [50]по истории ролевых игр Владислав Гончаров выражает это так:
Чтобы понять, почему именно «Властелин Колец» стал культовой книгой, необходимо вспомнить кое-какие теоретические работы самого Толкина — в частности, его эссе «О Волшебных сказках». Там он прямо ведет речь о создании вторичных миров и об эскапизме. «Не о бегстве солдата с поля боя, но о бегстве узника из постылой тюрьмы». Расписавшись в нелюбви к современной машинной цивилизации, к прогрессу, порождающему в первую очередь бомбы и пулеметы, а также и к собственно «научной фантастике», Толкин сделал следующий шаг — сплел воедино лучшие образцы мирового эпоса, создав собственный «вторичный мир». Абсолютно сказочный, подчиняющийся совершенно иным законам, — но одновременно затягивающий, гипнотизирующий, подчиняющий своей воле.
Цитата Гончарова из эссе «О волшебных сказках» является еще одним примером русской адаптации привносимых извне идей. Толкин ничего не говорил о «постылой тюрьме». В оригинале сказано: «Они путают <...> Побег Узника с Бегством Дезертира» (T&L.54).
После развала Советского Союза, совершив побег из «тюрьмы» обязательного государственного атеизма, российское общество начало активные поиски новых духовных ценностей, призванных заполнить многолетний вакуум. Христианоподобное учение толкинизма привлекло многочисленных последователей и стало заметным социальным явлением в России. Это и не удивительно, поскольку нынешний социальный климат России имеет множество параллелей с социальным климатом Англии 30-х годов — времени, когда Толкин создавал свой легендариум.
В своей книге («Стремление к вере») Ричард Джонстон исследует влияние на творчество романистов 30-х годов изменений, происходивших в мире: от поствикторианского общества в значительной степени мифического, но, однако, отчетливо запомнившегося, упорядоченного и осмысленного» [51], общества, существовавшего прежде, чем мы осознали, что мировым войнам нужно присваивать порядковые номера, к современному шумному послевоенному миру. Этот послевоенный мир был неведом и изменчив. Джонстон видел «все более механизируемое и стандартизируемое «послевоенное» общество, которое, казалось, отрицало ценность и роль личности, и писателей», стремящихся «восстановить силу и предназначение личности посредством веры» [52]. Католицизм и марксизм — две веры, которые, по мнению Джонстона, выбирали писатели того поколения для решения названных проблем.
Толкин, однако, не принадлежал к поколению, которое Джонстон описывает в своей книге. В отличие от других писателей, упоминаемых Джонстоном, Толкин воевал. Тем не менее, Толкин имеет с ними много общего. Описание поствикторианского общества у Джонстона как «в значительной степени мифического, но, однако, отчетливо запомнившегося» имеет неожиданный отклик в контексте легендариума Толкина. Цитата Джонстона из Кристофера Ишервуда, указывающая на «связь между мирами паблик скул [53]и исландских саг», применительно к Толкину звучит очень уместно. «Мир саги — это мир школьника, с его распрями, незатейливыми шутками, страхом темноты, выраженными в игре слов, загадках и сдержанных высказываниях» [54].
