Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

Вот что хотел тебе сказать, мой дорогой.

Может, вернусь туда когда-нибудь, через много лет, за материалом о еврейской трагедии для книги, которую собираюсь написать.

Крепко тебя целую.

Твой сын.

Когда он писал это письмо, ему оставалось жить еще пять месяцев. Близким важен в сохранившейся переписке любой уцелевший факт жизни. Но не менее ценными представляются и содержащиеся в письмах исторические свидетельства, достоверная атмосфера прошлого, которая выглядит особенно ярко в сопоставлении с насквозь фальшивыми и пропитанными слащавым оптимизмом популярными воспоминаниями летчиков. Трагическую участь польских солдат в Англии в последние годы войны хорошо понимал Ян Новак-Езёраньский, «курьер из Варшавы», объезжавший в начале 1944 года воинские части. Позже он писал: Из всех поляков на Британских островах наши летчики психологически жили в самых сложных условиях. По мере приближения конца войны гасли надежды. По возвращении из полетов над Германией в кают-компаниях их ждала английская «скверная пресса» и глубоко затрагивающие известия вперемежку со сплетнями из Лондона. С каким чувством возвращающиеся с передовой летчики — особенно если они родом из Вильно или Львова — должны воспринимать выступление Черчилля 22 февраля? Сколько из них задавали себе один и тот же вопрос, а есть ли хоть какой-нибудь смысл быть убитым или изувеченным в наступающую ночь, которая их подстерегает? Но при этом не бунтовали и свой солдатский долг выполняли не ропща до конца.

На бумаге с печатью R.A.F. POLISH DEPOT BLACKPOOL. LANG[90] Рысь дает собственную оценку превалирующим среди поляков чувствам.

14. I. 44 Мои милые и родные!

…Трудно передать царящее тут настроение — то подавленность, то вновь безверие и бессильная злоба — меня, мол, никто и ничем не удивит. Большинство летчиков — из восточных районов, и такое создается впечатление, будто земля уплывает у них из-под ног. О. [очень] многие поостыли, намыкавшись по свету, два раза в неделю рискуют. Немало из них задается теперь вопросом: почему произошло такое? К чему возвращаться? Что будет с их семьями?

Вопросы: за что воевать? к чему возвращаться? — применительно к самому Рысю становились вдвойне драматичными. Как поляк он испытывал на себе предательство всего мира. Как еврей — предательство поляков. Опять обострялся все тот же польско-еврейский конфликт. Из польской армии в Шотландии дезертировало две сотни солдат еврейской национальности из-за антисемитских выходок их коллег, самосудом отомстивших за прорусские настроения евреев на пограничных землях. Дело получило широкую огласку, его обсуждала английская пресса, не скрывая резкого тона в отношении Польши, ссылаясь на зверские — без всякого преувеличения, польские эксцессы. Как всегда, когда на свет Божий выволакиваются примеры польского антисемитизма, поляки хватаются за исполненный жалости вопрос: «Что подумает о нас мир?»

Документы военной службы Рышарда Быховского

В апреле 1944 года Рысю стукнуло двадцать два. Он провел день рождения в подготовке к ночному учебному полету, а ночью были вылеты. Но даже в тучах не оставляли мучившие его проблемы.

…Широким эхом отозвалось тут дезертирство евреев из польской армии. Я слышал об этом факте давно, и меня это нисколько не удивило, хотя время и способ решать подобные проблемы невозможно не осудить. Меня в связи с этим вызвал мой командир — ознакомиться с приказом Главнокомандующего и мин. [министерства] национальной обороны — последний о. [очень] специфичный, грозящий м. пр. [между прочим] репрессиями после войны всем семьям дезертиров (бедные семьи, наверное, их и так уж нет в живых!). Конечно, меня это о.[очень] задело: ведь не для того же я объехал пол земного шара и стал добровольцем, чтобы потом дезертировать.

Но больше всего опасаюсь возможных репрессий со стороны сильных лондонских властей в отношении моих родителей и сестер. Все это, однако, не стоит бумаги и чернил. Одному из лучших тут моих друзей я в одной из наших долгих бесед как-то заметил, что иногда задумываюсь, не совершил ли большую глупость, приехав сюда, но прихожу к выводу — нет, этот шаг ошибкой не был. Надо было побывать здесь хотя бы для того, чтоб услышать из его уст, что он благодарен Гитлеру за разрешение еврейского вопроса. Я думаю об этом всерьез, без иронии. Надо было, чтобы в конечном счете у меня раз и навсегда раскрылись глаза. Кроме того, это время нельзя считать, конечно, потерянным еще и потому, что тесте с уроками в быту, которые не отделить от жизни, бомбардируются еще и немцы…

Не хотелось бы, чтобы из высказанных выводов, поверхностных и по природе своей общих, у вас сложилось впечатление, будто я несчастлив, расстроен, мне плохо… Ничто не было бы так далеко от истины. В действительности мне сейчас очень хорошо, я в прекрасном настроении, личное мое житье на редкость замечательное. Этого мне хватило бы с избытком на весь оставшийся век еще несколько лет тому назад…

Густав Быховский все это врем жил самыми тяжкими предчувствиями. После первой катастрофы он умолял сына не возвращаться в действующую армию, по секрету от него пытался что-то предпринять, посылал прошения Генеральному инспектору военных сил и в соответствующие министерства. В последние месяцы с ума сходил от беспокойства. Все возрастающий страх отца заметен в ответах сына.

Father, ту dear![91] Мне жаль, но ты напрасно беспокоишься и теряешь чувство реальности… Подумай! Я не отдельный индивид, а часть страшной военной машины, очередной регистрационный номер в картотеке мировых катаклизмов… Я подчиняюсь правилам и закону, я взял на себя серьезные обязательства… У меня была долгая учебная подготовка, она очень дорого стоила… Ты это себе представляешь? И теперь, в самый разгар развернутых сражений, мне отступить? Вернуться в университет?..

Daddy![92] Не надо вмешиваться! Пойми, я один из миллиона, участвующих в этой войне. Нам и так повезло больше, чем другим. Терлецкий на собрании Пен клуба сообщил, что получил из страны известие, будто бы Ханка убита… Весь наги народ уничтожен…

Daddy, dears! Войне скоро конец. Поверь мне…

18 апреля Дивизион Мазовецких земель № 303 начал свои воздушные бои. Рысь был штурманом одного из ланкастеров. Последнее сохранившееся письмо домой он написал месяц спустя — 17 мая: