Лина Войтоловская - Мемуары и рассказы

– Не мой это дом. Его. И все в этом доме – не мое.

– Так ведь жена ты ему…

Но дочь не дала себя перебить. Только чуть скорее продолжала:

– Не нужно мне ничего – ни дома, ни телевизора, ни мотоцикла, ни подарков его – ничего! Понимаете? Ничего!

– Поссорились вы? Так помиритесь! Чего в семейной-то жизни не бывает…

– Нет, не ссорились мы.

– Так и верно – другого полюбила?

– Нет! Нет! – крикнула Анюта. – Я же сказала вам – солгал он. Нет!

– Что же?

– Ничего! Не буду я с ним жить! Не буду! Не мучайте вы меня, мама, не расспрашивайте! Только я окончательно решила, – не хочу его больше видеть!

– Может, он тебя чем обидел? Может – это он другую завел?

– Нет, да нет же! И молчите вы, больше не говорите ничего!

– Да как же не говорить? Жизнь ты свою поломала, а я – молчи?!

– Я не сейчас, я ее в тот час поломала, когда, дура, замуж за него пошла! Не поймете вы ничего, мама!

– Как понять, когда я не знаю ничего! Таишься ты от матери, а коришь, что не понимаю…

Дочь вдруг присела на неубранную постель, укрыла лицо в подол платья и горько заплакала.

Анастасия Ивановна не помнит, когда Анна плакала в последний раз. Разве что давным-давно, в раннем детстве. И испугалась.

– Что ты, что ты, доченька! Не плачь! Ведь любишь ты его, вижу – любишь. Успокойся. Пройдет обида и снова все ладно будет. Ведь любишь?

Дочь перестала плакать.

Анастасия Ивановна присела рядом.

– Чего-то в бабьей жизни не бывает, – тихонько заговорила она. – Перетерпишь, помиритесь и все…

Анюта выпрямилась, отстранилась от матери, встала, подошла к окошку, помолчала, а когда повернулась заплаканным лицом, показалась ей повзрослевшей и злой. Такой мать ее никогда не видела.

– Ты что? – испугалась Анастасия Ивановна.

– Ничего-то вы не знаете, мама. И не понимаете. Я не вернусь к нему. Никогда!

– Да он, кажется, ничего, добрый. Сама говорила – подарки любит делать. Не скупой, значит… – робко заговорила Анастасия Ивановна.

– Добрый? Может и добрый…

– Так что ж случилось, скажи ради бога!

– Что? – крикнула Анюта, – обязательно хотите знать? Так вор он! Обыкновенный вор!

– Окстись! – испуганно зашептала Анастасия Ивановна. – Что ты такое собираешь? Какой он еще вор?

– Говорю – обыкновенный вор! Не хотела говорить – сами заставили.

Мать потерянно молчала.

– Думаете, откуда он кирпич на дом так дешево доставал? Да не платил он за него ни дешево, ни дорого – со стройки своей привозил. Воровал! А деньги на мотоцикл, телевизор, подарки всякие, да часы золотые – с его зарплаты? Как бы не так! Стройматериалы на сторону продавал, вот откуда!

– Господи! – выдохнула мать. – Да может люди напраслину возводят, а ты поверила!

– Люди! Сама я своими глазами видела! Видела и слышала!

– Чего видела-то?

– Приехал он как-то ночью с каким-то типом, сели в кухне выпивать, проснулась, слышу, – муж говорит: «Не все тут. Еще пять сотен с тебя. Давай, давай, не жидись!» – А тот – «Так ведь тебе эти материалы ничего не стоят, уступил бы малость». Муж ему: – «Как это не стоят? А голова моя что? Я ведь головой рискую».

– Ушел тот, а муж в горницу, спрашивает – чего, мол, не спишь? Радуйся, говорит, женушка, теперь на «Жигуленка» полностью насобирал. К осени и мы с машиной… Дождалась я утра, собрала свои платьишки и вот… Здесь я теперь жить буду…

Мать неуверенно сказала:

– Что ж, по-всякому в жизни люди устраиваются, жизнь, она, знаешь, не очень-то легкая штука…

Анюта резко поднялась.

– Как ты можешь! Как можешь такое! – крикнула она. – А отец? Отец, он что, тоже в жизни утраивался?

– То-то ты в одном школьном платьишке весь техникум пробегала! – ворчливо сказала мать.

– Ну и что? Мне ничего не надо, я тоже хочу не устраиваться, а жить. Что заработаю – то мое, а чужого…

– Неужто ты, – перебила ее мать, – и в милицию на него побежала говорить?

– Не смогла! – грустно сказала Анюта. – Хотела, да не смогла…

– Любишь ты его, дочка, – вздохнула Анастасия Ивановна. – Любишь…

Анюта снова присела рядом с матерью. Молчала.

– Ну, ничего, доченька, ничего. Ты молодая еще… Встретишь кого-нибудь, а его забудешь… Забудешь… Жизнь, она длинная…

Дочь долго молчала, невидяще уставившись куда-то в пространство. Потом сказала убежденно:

– Нет, мама, не забуду…

ПРОДАННАЯ ШИНЕЛЬ

Это был тысяча девятьсот тридцать пятый год, год обмена партийных билетов. У Юрия Николаевича Либединского (1898–1959 гг. Советский писатель. Член КПСС с 1920 года. Участник Гражданской и Великой Отечественной войн), жившего тогда в Ленинграде, в связи с этим обменом возникли серьезные осложнения. О его намерении приехать в Москву хлопотать о возвращении партбилета, заручившись поддержкой сердечного друга и соратника Александра Александровича Фадеева (1901–1956 гг. Советский писатель, один из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП, 1926-32). Генеральный секретарь Союза писателей СССР (1946-54). Член ЦК КПСС с 1939) мы ничего не знали. Как-то, идя с работы, муж встретил Юрия на Садовой. Оказалось, что в Москву он приехал утром этого дня.

Жили мы в то время не в своей комнате, а в полуразвалившемся деревянном домике в Зубовском проезде, на втором этаже, куда надо было взбираться по узкой, шатучей лестнице; дом был с печным отоплением и обширной кухней, в которой трещали примуса всех жильцов первого и второго этажей. Но нас это устраивало: недавно у нас родилась дочка, а наша комната в Брюсовском переулке была попросту обыкновенным школьным пеналом длиной в четыре метра, шириной в полтора: дочка начала уже ходить, но только… спиной, не решаясь, видимо, двинуться вперед, в узкую щель комнаты. Кроме того, приходящую няню в Москве найти было много труднее, чем живущую; оба мы работали, а о яслях тогда и нечего было мечтать. В этой же «вороньей слободке» было две довольно большие комнаты – в одну мы поселили дочку с няней, в другой жили сами.

Вот туда, в этот наш «новый» дом Юрий Николаевич проводил мужа. По дороге выяснилось и то, для чего он сегодня утром приехал в столицу, и то, что остановиться ему негде, так как Фадеев, кроме того, что говорил с ним официально, как секретарь Союза писателей, даже не поинтересовался, где он будет жить во время своих хлопотов.

Дойдя до ворот нашего дома, Юрий стал прощаться. Совершенно естественно, что муж предложил ему поселиться у нас на время, которое ему понадобится. Юрий растерянно сказал:

– Но ты, Илья, как бы не понял, вероятно. Я вроде бы – как бы исключен из партии…

Вот так и вышло, что Юрий Николаевич прожил в нашей развалюхе несколько месяцев. Раза два он ездил в Ленинград, но неизменно возвращался к нам на Зубовский.