Шерли Грэхем - Фредерик Дуглас
Первой заговорила Эллен слегка дрожащим голосом:
— Мистер Хейли закрывает пансион. Я… я хотела взять сейчас отпуск, раз вы здесь… Съездить домой ненадолго.
Он стоял отвернувшись, перекладывая на столе бумаги. На нее он не глядел.
— Мисс Питс, разрешите мне зайти к вам сегодня вечером, — попросил он.
— Пожалуйста, мистер Дуглас, — просто ответила Эллен. — Я буду дома.
На следующее утро Дуглас нанес визит своему близкому другу-священнику и сообщил ему, что собирается жениться.
— Я хотел бы, чтобы вы совершили обряд бракосочетания.
Приветливо улыбаясь, священник принялся поздравлять Дугласа. Для него это сообщение явилось полной неожиданностью. С именем великого Фредерика Дугласа не было связано никаких романтических слухов, хотя он, несмотря на свои шестьдесят с лишним, выглядел превосходно. Священник весь сиял.
— Очень разумно! Человеку нужна хорошая жена! Могу узнать, кто эта счастливая особа?
Тщетно старался священник вспомнить, кто такая Эллен Питс. Но, услышав следующую фразу Дугласа, вскочил как ужаленный.
— Дуглас! — воскликнул он с неподдельным ужасом. — Вы не смеете! Это же самоубийство!
Дуглас молча улыбнулся. Мир и спокойная радость царили в его душе. Он знал, что годы прожиты недаром. Он все время учился понимать жизнь.
— Я нарушил бы все свои принципы, — сказал он, — если бы не женился на этой благородной особе, которая оказала мне честь, согласившись стать моей женой. Я свободный человек. — Он поднялся, поигрывая тростью и глядя с некоторой жалостью на своего приятеля. — Я не должен ни перед кем лицемерить. Разве не будет нелепицей, если после всех моих громогласных осуждений тех, кто делит людей на белых и черных, сам я начну проявлять подобную дискриминацию?
О своих планах они никому не рассказывали, даже детям Дугласа, но спустя три дня обвенчались на дому у священника. Только потом Дуглас повез молодую жену к себе в Анакостиа. В течение нескольких дней все американские газеты трубили об этом браке. Большая часть того, что там писалось, было неправдой. Почти все в один голос осуждали Дугласа.
Когда кандидата демократической партии Гровера Кливленда избрали президентом, уже и белые и негры заодно с ними потирали руки, заранее предвкушая удовольствие от того, как президент «выгонит в шею» заведующего протокольной частью. Да и сам Дуглас не ждал ничего иного. Его приверженность республиканской партии была широко известна. Он был «непоколебимым республиканцем» и не таил свою неприязнь к демократическому руководству. Вместе с женой он присутствовал на официальном приеме в честь вступления Кливленда на пост президента, но не стал там засиживаться. Он был немало удивлен, когда несколько дней спустя ему вручили пригласительный билет с золотым обрезом в Белый дом — «Мистеру Фредерику Дугласу с супругой».
В течение последующих двух лет Вашингтон и вся страна стали несколько лучше относиться к Дугласу. Но вряд ли кто-нибудь простил ему его женитьбу.
Настало время осуществить давнишнюю мечту. Дуглас с женой отправились в Европу.
— Не возвращайтесь, пока не повидаете по-настоящему весь свет, — напутствовал их Ингерсолл. — Не торопитесь назад! Это вознаградится сторицею!
Они путешествовали около двух лет. Дуглас вновь посетил Англию, Ирландию и Шотландию. К сожалению, не было уже тех людей, с кем он сотрудничал в прошлом, но их дети принимали его по-царски. Сестры Анна и Эллен Ричардсон, сорок лет тому назад предлагавшие Томасу Олду купить у него беглого раба, были еще живы. Эллен Дуглас целовала сморщенные щеки старушек и горячо благодарила их. В Париже Дугласы сняли квартирку, потом жили в Марселе, наблюдая плывущие по морю корабли, взбирались на древний амфитеатр в Арле. В Генуе в музее Дуглас не мог оторваться от скрипки Паганини — скрипка была его любимым инструментом. В свое время он даже немного учился играть на ней.
— Мы купим скрипку, пока мы здесь, — обещала Эллен. — Хоть и не как у Паганини, но все же скрипку.
— Что ж, ведь играть-то будет тоже не Паганини!
Под благословенным небом Италии этого было достаточно, чтобы вызвать их смех.
Пиза, Рим, Неаполь, Помпея, Сицилия… А после — Восток: Египет, Суэцкий канал, пустыни Ливии и Нил, пересекающий Африку.
Сердце Дугласа громко стучало. Он видел перед собой лицо Сэнди и горсть африканской земли на ладони юноши. Юноша этот был он сам много лет тому назад. Не эта ли горсть дала ему силы?!
Путешествие морем из Неаполя в Порт-Саид длилось четыре дня. Все это время стояла превосходная погода; однажды на рассвете они увидели прямо перед собой древний Стромболи, чьи скалистые вершины поднимаются почти отвесно над морем.
«Из всего, что я видел на своем веку в Америке, — писал Дуглас, — ничто никогда не давало мне такого полного чувства неземного покоя, такого чувства нетленной вечности и отрешенности от мира, как это плавание по Суэцкому каналу, гладкое, бесшумное скольжение меж двух песчаных насыпных берегов, зорко охраняемых английской и французской стражей. Здесь только начинаешь понимать побудительные причины английской оккупации Египта и английской политики вообще. По обеим сторонам канала тянутся без конца и без края пески пустыни, и даже в полевой бинокль не видно ничего до самого горизонта — ни жилья человеческого, ни дерева, ни кустика, ни какой бы то ни было растительности. Вековая тишина и безлюдие на гладких бесконечных песках. Лишь изредка мелькнет вдали белая полоска, еще больше подчеркивая мертвый покой песков. Это стайка фламинго, единственной птицы, обитающей в пустыне, бог весть как умудряющейся находить себе пропитание.
Но, к величайшему удивлению, здесь обнаруживаются и другие признаки жизни: внезапно мы видим фигуру тощего полуголого человека. Это молодой араб, словно возникший из желтого песка, ибо вокруг ни города, ни деревни, ни дома, ни шалаша. И тем не менее это не призрак: он уже несколько часов бежит вдоль берега с быстротою лошади и выносливостью охотничьей собаки, заунывно выкрикивая: «Бакши! Бакши! Бакши!» Он останавливает свой бег только для того, чтобы поднять кусочки хлеба и мяса, которые бросают ему с парохода. Далеко на расстоянии в дрожащем воздухе, пронизанном солнцем, возникает мираж. То вам кажется, что это великолепный лес, то прозрачное озеро. Иллюзия полная».
Этот полуголый тощий молодой араб и за ним мираж пустыни оставили у Дугласа неизгладимый след в памяти.
Пробыв неделю в Каире, Дуглас писал: «В Риме — немытые монахи, в Каире — завывающие, пляшущие дервиши. И те и другие одинаково глухи к велению разума».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});