Александр Ба­бо­ре­ко - Бунин. Жизнеописание

К сказанному следует добавить: и с Лермонтовым, родство с которым он сам сознавал; он говорил: «Вся наша современная проза родилась из лермонтовской „Тамани“».

Есть что-то недосказанное в этих миниатюрах, как бы таинственное — не раскрытая до предела глубина, а вместе с тем — ощущение «внутренней тревоги <…> взволнованная обостренность восприятия». Рассказы эти свидетельствуют о наличии новых приемов письма у Бунина, в них — «некоторая импрессионистическая заостренность выражения, которой в прежнем Бунине как будто не было»; «короткие рассказы Бунина, — развивает свою мысль автор рецензии, — выросли не только из чисто художественной жажды запечатления жизни, но и из глубокого раздумья над ней. В них раскрывается та сторона бунинского дарования, которая влекла его к стиху. Как стихи Бунина, так и короткие рассказы философичнее и метафизичнее его остальной (доарсеньевской) прозы» [815].

Осенью 1928 года сербское правительство пригласило в Белград на съезд русских писателей и журналистов, живших в эмиграции. Приезжали Мережковский, Гиппиус, В. И. Немирович-Данченко, Куприн, Зайцев и Чириков. Как пишет Зайцев, накануне съезда у Бунина побывал глава «Державной комиссии» по устройству съезда Белич. Приехать в Белград Бунин отказался, Зайцев полагает — из-за соперничества с Мережковским. Но такое объяснение представляется некоторым упрощением проблемы, упрощением сложных взаимоотношений этих писателей.

Зайцев пишет, что съезд прошел весьма пышно, сербы принимали очень дружески. Мережковский гордился тем, что получил орден Святого Саввы первой степени с лентой через плечо.

2 декабря / 19 ноября 1928 года позвонила из Ниццы жена Горького Е. П. Пешкова, просила о встрече. Вера Николаевна приехала к ней в Канн. Она спросила, нельзя ли получить оставшиеся в Москве дневники и письма. Хотела что-нибудь узнать о двух знакомых в Соловках. Екатерина Павловна сказала, что в Соловках теперь хорошо, хвалила Дзержинского, загонявшего людей в лагеря смерти. Вера Николаевна пишет:

«Потом она спрашивала, правда ли, что Ян страшный монархист. Я сказала, нет, ничего страшного. Он примет всякую власть, кроме большевицкой.

Она выразила сожаление, что Ян не в России теперь. Я сказала, что он большевизм не переносит, как я кошек, что в Одессе, где мы ощутили его всей кожей, он чуть не заболел от одного вида большевиков.

Потом она стала расспрашивать, правда ли, что он писал такие злобные статьи?

— Это не злоба. Это пафос. Мы белые и никогда не изменим тем, кто пат в борьбе с большевиками.

— То есть как не изменим?

— Вы ведь от Каляева не отрекались.

— Но Россия выше всего.

— Нет, кое-что есть выше России, — сказала я, когда поезд уже тронулся.

Меня охватило грустное чувство. Может быть, хорошо, что наше свидание длилось только час. Я рада, что видела Екатерину Павловну. Теперь я знаю, что она не переменилась, что по-прежнему она не способна ни на что дурное сознательно, но, „живя в нужнике, ко многому принюхаешься“. <…> В ней самой появилось спокойствие, она пополнела, отчего глаза уменьшились и стали менее красивы. Но лицо молодое. Работает в Красном Кресте даром. Получает от Ал. М. (Горького. — А. Б.) сто рублей на себя и сто рублей на мать — на это и живет. Скупо ей дает Ал. Мак. Голос у нее все такой же приятный. И флюиды от нее приятные, но все же было очень грустно.

Да, она еще сказала, стоя на платформе:

— Я надеялась, что Иван Алексеевич приедет с вами, я тогда скорее почувствовала бы его. Я его больше всех люблю, как писателя.

— Он боялся вас скомпрометировать, а то бы приехал.

— Где лучше остановиться в Париже, где нет русских? Могут быть там неприятности.

— В центре. Пасси — русский центр, — сказала я» [816].

Надеялась, что Иван Алексеевич приедет… А на вечере в Литературном музее в Москве на Якиманке 22 октября 1960 года по случаю 90-летия со дня рождения Бунина Е. П. Пешкова, выступая с воспоминаниями, говорила, что будто бы не захотела встретиться с ним (есть в Литературном музее звукозапись ее речи).

Людям, хранившим в душе Божеские заветы, дико было слушать восхваление Дзержинского и Соловков. Прошлая Россия, без Соловков и Дзержинского, ушла.

— Да, конечно, — говорил Бунин, — ведь все лучшее погибло в войне, обшей и Гражданской.

Иван Алексеевич и Вера Николаевна ощутили душевную боль в праздник Рождества, 7 января 1929 года, на панихиде по великому князю Николаю Николаевичу, напомнившей об ушедшей России. Бунин волновался сильно, «особенно, когда пришли казаки в черкесках и сменили караул — у него ручьем по щеке текли слезы, — пишет Вера Николаевна. — Было чувство, что хороним прежнюю Россию. Да, вот живешь, как будто даже все зажило, а чуть наткнешься на что-нибудь, так оказывается, что рана обнажена, и больно, очень больно» [817].

О великом князе Николае Николаевиче (Младшем), верховном главнокомандующем в 1914–1915 годах, в 1915–1917 годах — главнокомандующем Кавказским фронтом, Бунин пишет в «Жизни Арсеньева» (кн. четвертая, гл. XIX–XXI).

Книгами о России «Кадет» и «Отчизна» привлек внимание Бунина живший в Риге писатель Л. Ф. Зуров. Иван Алексеевич пригласил его к себе на время, пока тот сможет найти работу; исхлопотал ему визу, убеждал не бояться переселения во Францию, писал, что в молодости надо рисковать; послал деньги для оплаты морского пути до Марселя — 620 франков. Двадцать третьего ноября 1929 года Зуров появился неожиданно на «Бельведере» с дарами — с караваем черного хлеба, с клюквой и антоновскими яблоками. В газете «Россия и Славянство» (Париж, 1929, № 7, 2 января) была напечатана уже статья Бунина, открывавшая путь в парижскую прессу молодому писателю — «подлинному, настоящему художественному таланту», много обещающему. Так и остался он жить у Буниных навсегда. Отношения с Иваном Алексеевичем были у него очень сложные, и было много нелегкого.

О себе Бунин писал А. М. Федорову, жившему в Софии, 4 июля 1929 года, что он сидит в Грассе почти круглый год, вот уже почти семь лет; средства к жизни давали гонорары и помощь чехов и сербов. С января 1929 года чехи прекратили пособие — 380 франков.

Бунин готовил книгу избранных стихов. В 1920-е годы его стихотворения печатались часто в газетах, журналах, в сборниках его произведений: «Начальная любовь» (Прага, 1921), «Чаша жизни» (Париж, 1922), «Роза Иерихона» (Берлин, 1924), «Митина любовь» (Париж, 1925).

Во всем ранее написанном Бунин многое менял для новых изданий. Сокращал и переделывал он также стихи. Кузнецова записала в дневнике 5 декабря 1927 года: