Александр Бабореко - Бунин. Жизнеописание
Бунин стал сотрудничать в газете П. Н. Милюкова «Последние новости» и в газете П. Б. Струве «Россия», а также в сменившей ее еженедельной газете «Россия и Славянство».
Участие Бунина в монархическом «Возрождении» не означало, что он, подобно П. Б. Струве, придерживался правых взглядов.
«Я и сам за республику. Монархию я жалею, как вообще прежнюю Россию» (запись в дневнике Веры Николаевны 2 мая 1925 года).
Толстой говорил, что искусство иногда восхищает, но не мучает, такой для него была Патти (в рассказе «Альберт»).
Произведения Бунина потрясают напряженным чувством любви к жизни и очарованием красоты. «Неутолима и безмерна моя жажда жизни» [800], — писал он.
Его волновало все прекрасное — цветы, горы, море — «мучило своей прелестью» [801].
Услышав перезвон колоколов, сказал: «И какой благостной защитой над всем, даже над смертью был этот перезвон. И как это есть люди, которые не понимают этого!» [802]
В повседневной жизни он был беспомощен, раздражителен, часто же — горд и нетерпелив. Болел «тревожно, бестолково, суетливо» [803]. Но у него, как у героя «Жизни Арсеньева» Алексея Арсеньева, «нежная, впечатлительная душа» [804].
Вере Николаевне говорил: «…Ты для меня больше <чем жена>, ты для меня родная, и никого в мире нет ближе тебя и не может быть. Это Бог послал мне тебя» (запись в дневнике В. Н. Буниной 21 декабря 1925 года). А еще он сказал жене 23/10 апреля 1927 года — в этот день двадцать лет тому назад они отправились в свадебное путешествие в Палестину: «Спасибо тебе за все. Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы!» Я тоже, пишет Вера Николаевна, благодарила его — за то, что он научил меня «смотреть на мир, развил вкус литературный. Научил читать Евангелие» [805].
Двенадцатого сентября 1926 года на «Бельведер» приехал из Германии С. В. Рахманинов. Он остановился в Каннах. Восемнадцатого Рахманиновы вновь посетили Бунина. А 23-го Иван Алексеевич и Вера Николаевна были на обеде у них; «от всей семьи, — писала Вера Николаевна, — осталось необыкновенно приятное и легкое впечатление. Дочери очаровательные…» [806].
Сергей Васильевич, вспоминая время, когда он еще был совсем неизвестен, рассказывал о Толстом и Чехове. В Ялте он аккомпанировал Шаляпину. В антракте подошел Чехов и сказал, что он будет «большим музыкантом». Он так думал потому, что у Рахманинова во время игры было лицо очень значительное. Эти слова много значили тогда для него. «А музыки Антон Павлович не понимал», — сказал Рахманинов [807].
В 1927 году поселилась у Буниных на «Бельведере» поэтесса Галина Николаевна Кузнецова. О себе и о Буниных она рассказала в «Грасском дневнике»[808].
Иван Алексеевич, пишет А. Седых о творческой атмосфере в доме Бунина, «любил окружать себя молодыми писателями и покровительствовал им. Читали вслух написанное, Бунин критиковал, — в своем писательском ремесле он был беспощаден, ненавидел лишние слова, всякую напыщенность, искусственно создаваемую „красоту“. Вычеркивал у молодых целые страницы и отдельные фразы, внушал суровое и критическое отношение к написанному» [809].
В доме постоянно бывало много интересных людей. Приезжали из Парижа Зайцевы, Мережковские, Алданов, Адамович, Фондаминский. Начинались ожесточенные споры. «Если Мережковские защищали Достоевского… Бунин мог в бешенстве выбежать из комнаты, хлопнув дверью» [810].
Бунин, как говорила Вера Николаевна, «пустоты в доме не любил» [811]. Б. К. Зайцев в 1928 году гостил на «Бельведере» больше месяца: с 21 июня и до 1 августа. Без Бориса Константиновича, писала Вера Николаевна, стало немного грустно; в нем — некая светлость, религиозность. «Конечно, — говорит она, — наш „Монастырь муз“ ему подходит, есть и устав, есть и удовольствия, и правильный образ жизни, и возможность писать спокойно, и полная душевная свобода» [812].
В 1927–1930 годах Бунин написал краткие рассказы («Слон», «Телячья головка», «Роман горбуна», «Небо над стеной», «Свидание», «Петухи», «Муравский шлях» и многие другие) — в страницу, полстраницы, а иногда в несколько строк. Они вошли в книгу «Божье древо» (Париж, 1931). Некоторым критикам рассказы напоминали «Стихотворения в прозе» Тургенева. Бунин сердился на такого рода оценки. На одной из статей о «Божьем древе» против слова об удивительном сходстве кратких рассказов со «Стихотворениями в прозе» он написал: «Очень глупо!»
То, что писал Бунин в этом жанре, было результатом смелых поисков новых форм предельно лаконичного письма, начало которым положил не Тургенев, а Чехов.
Бунин говорил по поводу фразы из Мопассана:
«Je n'ai rien vu de plus surprenant qu’Antibes debout sur les Alpes au soleil couchant» («Я не видел ничего более захватывающего, чем Антиб на фоне Альп в часы заката»).
«Да, вот еще! <…> Мопассан! Для того, чтобы сказать эти и еще несколько слов о том, что ему было дорого, — а мне упорно кажется, что ему хотелось говорить только об этом, — он должен был выдумывать и подносить читателю целую историю о какой-нибудь неверной жене… Бедные писатели! Как часто для того, чтобы сказать что-нибудь немногое, важное и дорогое им, они принуждены выдумывать целые ненужные истории и незаметно пристраивать где-нибудь это самое дорогое… И до сих пор ни у кого нет смелости писать только несколько нужных строк» [813].
«Какая мощь слова, какое чувство скорби и любви заключены в скупых строках Бунина!» — восклицает один из рецензентов книги «Божье древо». Профессор Софийского университета П. Бицилли писал: «Мне кажется, что сборник „Божье древо“ — самое совершенное из всех творений Бунина и самое показательное. Ни в каком другом нет такого красноречивого лаконизма, такой четкости и тонкости письма, такой творческой свободы, такого поистине царственного господства над материей. Никакое другое не содержит поэтому столько данных для изучения его метода, для понимания того, что лежит в его основе и чем он, в сущности, исчерпывается. Это — то самое, казалось бы, простое, но и самое редкое и ценное качество, которое роднит Бунина с наиболее правдивыми русскими писателями, с Пушкиным, Толстым, Чеховым: честность, ненависть ко всякой фальши…» [814]
К сказанному следует добавить: и с Лермонтовым, родство с которым он сам сознавал; он говорил: «Вся наша современная проза родилась из лермонтовской „Тамани“».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
