Красное небо. Невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем - Василий Олегович Авченко
Узнать друг о друге Олдрину и Колесникову оказалось не суждено. Колесников умер в Волгограде в феврале 1986 года, так и не опубликовав «Голубую реку». Восемьдесят шестой год, последний в его жизни, зарифмовался с маркой «сейбра» – F-86. Олдрину выпала завидно долгая жизнь, но кто бы мог рассказать Баззу о жизни и судьбе сбитого им лётчика? Разве что я, знающий о Льве и Баззе больше, чем они сами знали о себе. Но слишком мало у меня шансов встретить Олдрина – ноль целых и ещё много нолей после запятой. Хотел было написать ему в твиттер, но не стал. К чему Олдрину имя пилота, которого он сбил семьдесят лет назад? Вот Колесникову было бы куда интереснее узнать, кому он в том памятном бою целую секунду смотрел в глаза.
Когда Михаил Девятаев бежал из немецкого плена домой – на восток, к солнцу, – за ним гнались истребители, но арестанты на угнанном «хейнкеле» смогли уйти. Много лет спустя Девятаев встретится на острове Узедом, где он когда-то работал в неволе, с лётчиком Гюнтером Хобомом, участником погони. Два старика обнимутся.
«Почему-то лётчикам – сбитым и сбившим – бывает любопытно встретиться. Почему? Никто не знает», – написал однажды Колесников. Интересно, что бы сказали друг другу Олдрин и Колесников, случись их встреча в этом мире. И – что скажут друг другу там.
В записках Олдрина, где он вспоминает тот самый бой, я нашёл слова, косвенно обращённые к Колесникову: «На самом деле я рад, что пилот выбросился, и мне нравится думать, что он не пострадал, несмотря на то, что я сбил его самолёт. Я всегда думал о себе как о “gentle” fighter pilot!» Последние слова можно перевести как «истребитель-джентльмен». Расстреливать Колесникова на парашюте Олдрин точно не стал бы.
Сына первой любви Фадеева, внука первого летописца Владивостока, двоюродного брата Новеллы Матвеевой и Ивана Елагина сбил в Корее Базз Олдрин, будущий покоритель Луны; даже не знаю, как к этому относиться. Люди связаны друг с другом не шестью рукопожатиями – куда теснее, как будто ходят по одному пятачку, то и дело пересекаясь.
Всегда завораживали, останавливали взгляд эти странные сближения, причудливые созвучия судеб. В стихотворении рифмы несут ясную функцию; может быть, и здесь что-то похожее – нам даётся сигнал, чтобы мы обратили внимание, остановили взгляд, задумались о судьбе и предопределённости?
Из коловращения звёздной пыли, создающего и сталкивающего планеты и людей, из кипения лавы бытия, из разрозненных единичек информации ты пытаешься вычленить стержень смысла. Но всегда ли это возможно и всегда ли он есть, этот смысл? Что следует из того, что сына философа Нон Эсма сбил человек, вторым ступивший на Луну, в чём тут провидение или промысел? Или же никому, кроме меня, это пересечение не интересно? Встретились два метеора, опасно сблизились, едва не коснувшись друг друга металлическими поджарыми животами, и, толкаемые керосиновыми реактивными струями, навсегда разошлись. Что всё это значит – или не значит ничего? Случайно ли всё происходит в этом мире, беспорядочно ли носятся по чёрной пустоте частички космической пыли? Или случаи возникают с запасом, с перехлёстом, как пулемётные очереди – какая-нибудь пуля да найдёт цель, всё математически рассчитано по законам больших чисел, статистики и вероятностей? В хаосе мы живём, бесконечном и беспощадном, или в осмысленном, упорядоченном, гармоничном космосе? Рассматриваем случайные бессмысленные узоры калейдоскопных стёклышек – или же видим рассыпанный пазл, который можно сложить в единственную и разумную картинку? Кто и по каким небесным лекалам вычерчивает высший пилотаж человеческой судьбы, подкладывая Нелюбову под руку злосчастную солонку и подводя под прицел Олдрина машину Колесникова? Ворохи случайного застывают неотменимым рисунком случившегося – как окаменевшие миллионы лет назад ракушки, как замершие в янтаре мотыльки, как стихотворение, в котором каждое слово связано с каждым и никакого не выбросить. Можно ли понимать случайность как одну из форм предопределённости, совпадения – как сигналы свыше? Как увидеть, прозреть это предначертанное, подчинённое общим и не постижимым для нас законам бытия?
Льва Колесникова сегодня не читают и, наверное, читать уже не будут. Однако путь его был не напрасен. Он был честным солдатом неба и литературы. Может, и не самым выдающимся и заметным, но достойно и в меру сил защищавшим выпавший ему участок фронта. Надёжно прикрывал ведущего, совершил свои боевые вылеты – сколько и где мог. Был по-своему счастлив и удачлив. Судьба уберегла его в 1941-м, как не уберегла многих ровесников, уберегла и в 1953-м. Дала начинающему литератору внимательного патрона – Фадеева. У Колесникова были свои звёздные часы. Пусть не такие, как у Олдрина, оставившего след не только на Земле, но и на Луне, но ведь и звезда у каждого своя, и потолок свой, и высший пилотаж – тоже только свой.
Авиация жива не только Чкаловыми и Кожедубами, литература – не только Пушкиными и Шолоховыми. Чтобы появился гений, нужны сотни талантов и тысячи посредственностей. Каждый триумфатор должен помнить, что он стоит на плечах и гигантов, и забытых неудачников, без которых не мог бы состояться. Триумф победителя предполагает наличие множества проигравших – иначе и триумфа не будет. У любого Гагарина есть свой Нелюбов. Без Нелюбовых – несчастливых дублёров, рухнувших икаров – Гагариных вообще не бывает.
Мы знаем покорителей полюсов, победителей, великих удачников, но за каждым Амундсеном стоит тень Скотта, отставшего и погибшего. Нам известны Дежнёв и Беринг, а многие ли помнят Никиту Шалаурова или Владимира Русанова, без вести сгинувших в ледяных пустынях?
Мне хочется продлить жизнь Льва Колесникова, сохранить память о нём – и о тех миллионах, которым не посвящают книг и фильмов.
Хочется исполнить гимн и звёздам, и винтикам. Тем, кто не долетел и кому не дали даже оторваться от земли. Кто вообще не был рождён, чтобы летать, но делал что мог – пешком или ползком.
Вторым, третьим, сорок первым… Безымянным бойцам братских могил.
Безвестным дублёрам, ведомым, героям второго плана, эпизода, закадра. Людям массовки, чьи имена и лица неразличимы, как песчинки, составляющие пляж.
Аутсайдерам и маргиналам, плебеям и дворнягам. Бедным некрасивым неталантливым неуспешным провинциалам. Сбитым лётчикам, неудачливым конструкторам и их никчёмным невзлетевшим детищам, забытым писателям второго ряда, умершим в сумасшедших домах философам.
Траве, полыни, бурьяну. Глине, перегною,
