Александр Карцев - Шелковый путь. Записки военного разведчика

На боевые нас не погнали. В тот же вечер дедушка-полковник улетел в Союз. Наш ангел-хранитель. Мы готовы были на него молиться. Теперь мы обожали строевые смотры. Прохождения торжественным маршем и с песней казались нам безумно красивыми. А не просто безумными. Мы понимали, что за всем этим был тайный смысл. По тому что через два дня после этого в афганском развед центре офицеры ХАД (афганской госбезопасности) арестовали одного майора. Он сливал духам информацию о нашей роте. Вычислили его наши контрразведчи ки. Мы готовы были носить их на руках. Но до сих пор у нас сохранилась твердая уверенность, что если бы не приезд этого дедушки, не строевой смотр и наша строевая подготовка, они бы его не нашли никогда. Мы были в этом просто уверены.

С тех пор у ротного в канцелярии на самом видном месте лежал Строевой Устав. Вместо Библии или Корана. Чтобы отгонять злых духов, нехороших майоров и вражеских шпионов от нашей роты. Строевых смотров и прохождений торжественным маршем больше не было. Мы об этом не жалели. Зато ребята воспрянули духом. Теперь можно было работать.

На следующий день после строевого смотра ребята из полка привезли мне письмо от Натальи Ивановны Левиной. В школьные годы мы с Лешкой Пересыпкиным, моим одноклассником, занимались в театральной студии. Наталья Ивановна была нашим режиссером.

Здравствуй, Сережа!

Очень благодарна тебе за мартовское поздравление и очень извиняюсь за столь долгое молчание, да мне кажется, что ты уже ко мне привык (хотя привычка не очень хорошая). Оправдываться не буду, незачем. Перейду к делу. Твои стихи я давала читать многим людям. Мнения очень противоречивые, но по одному пункту сходятся, совпадают, – это в том, что тебе не очень удается ярко выразить свое отношение к действительности, а оно возникнет в том случае, если в тебе накопятся чувства, как говорится, польются через край и заставят тебя поэтизировать на ту тему, которая в данный момент тебя очень волновала и тревожила. У тебя есть в стихах такие чувства, но, извини за такое слово, сухие, несколько черствые, а ведь поэзия – это музыка. А музыка имеет очень драгоценное свойство – воздействовать не столько на ум, сколько на душу, на сердце и возникать в результате излияния души.

Для примера возьму стихотворение «Последняя атака». Ты, Сережа, пытался себя поставить на место тех солдат, которые в сороковых годах шли к Победе. Пытался себя поставить и якобы от имени Сергея Карпова все описать, что чувствовалось Сережей в то время. Но зачем? Зачем ты это делаешь? Ведь это будет только информативным и уже избитым вымыслом, который звучит в стихах других поэтов-фронтовиков. Они воевали, и они все это прочувствовали. А ты не воевал, и тебе не верим. А вот о том, как ты, сегодняшний Сережа Карпов, смотришь на поступки ребят сороковых годов, чем они дороги или немилы, какое чувство они вызывают у тебя – чувство гордости за них и их поступки или горечи.

А читая твои стихи, складывается впечатление, что ты не свои чувства превращаешь в строчки стихов, а описываешь стихами чужие чувства, виденные тобой в фильмах, прочитанные тобой в книгах. А это, по-моему, не истинная поэзия, а информативные стихи, которые констатируют факты – сухо. Информативность – это краткость изложения, поверхностность. А если поверхностность, то значит, не для души и не от души, а для ушей. И от своего языка, а не от своего сердца. Ну вот, как смогла, так и изложила свое мнение. Хочу, чтобы ты по-мужски принял мою критику и искал то, чего тебе не хватает в стихах, и это обязательно находил.

Пиши. Буду ждать ответа твоего. Желаю творческих успехов.

Забавно. Стихотворение «Последняя атака» не было посвящено участникам Великой Отечественной войны. Я писал о своих ребятах-афганцах. Наталия Ивановна знала, что я окончил военное училище. Но не знала, где я сейчас нахожусь.

Интересно, если бы знала, изменилась бы ее оценка моего рифмоплетства? Я ни на минуту не заблуждался насчет их действительного уровня. Они нравились только моим друзьям и самым близким мне людям. Попытки напечатать их в «Красной звезде» или «Комсомольской правде» заканчивались вежливыми отказами. Специалисты считали их посредственными и слабыми. Но меня всегда умиляло, что те же самые специалисты, узнав, что автор писал эти строки в Афганистане, сразу же находили в них что-то интересное и достойное внимания. Это было бы довольно смешно, если бы не было так грустно.

Но это было не важно. Я писал их не для кого-то или чего-то. Просто не мог не писать. Стихи – это нечто такое, что не писать просто невозможно. Так же, как и не дышать. Для живого человека невозможно. Просто когда твои стихи еще кому-то интересны, они пишутся гораздо легче.

Китайский полковник

В начале июля из разведцентра пришла информация, что в одной из банд появился китайский полковник. Китайские и пакистанские инструктора изредка появлялись в нашем районе. Но чтобы настоящий полковник! Это было что-то новенькое. Моей группе поставили задачу захватить его. Живым.

Ну вот всегда так! Ставят интересную задачу, а под конец все портят. Сколько раз нам ставили задачи кого-нибудь ликвидировать. Нет проблем! Сколько раз захватывали мы пленных. В бою всегда попадались моджахеды, забывшие совесть и Коран. Откровенно стремящиеся не попасть в рай, а остаться на грешной земле. Не желающие сражаться до конца. Такие были всегда. Особенно если потом нужно было тащить их до места сбора не один километр на своей спине. Но когда нам ставили задачу взять кого-нибудь живым, все переворачивалось с ног на голову.

Моджахеды всегда были прекрасными психологами. Попытку взять кого-нибудь из них в плен они расценивали как неумение воевать. Как нашу слабость. И начинали выпендриваться. Бросались на нас с ножами, стреляли, кидали в нас гранаты. И никак не хотели оставаться в живых. Это значительно усложняло нашу задачу. К тому же мы никак не могли понять, чем живой моджахед может быть лучше мертвого. Любой ребенок знает, что хороший моджахед – мертвый моджахед.

Вот и в этот раз с каким удовольствием мы пристрелили бы этого полковника. Один выстрел – и никакой головной боли. Но китайский полковник был птицей большого полета. И птицей экзотической. Захват его позволил бы какому-нибудь нашему дипломату на встрече с китайскими товарищами между делом укоризненно попенять им за попытку вмешаться во внутренние дела суверенного государства. Не Афганистана, разумеется. Ведь это были дела Большого северного соседа.

Мы прекрасно понимали всю абсурдность этого захвата. Полковник наверняка приехал в Афганистан как частное лицо. А если и не так, лучше было тем более сделать вид, что мы его не заметили. Ссориться с китайцами по такому пустяку смысла не было. Лучше было посчитать количество таких же китайских полковников, нелегально находящихся на территории нашего Дальнего Востока. Вместе с родственниками, друзьями. И просто знакомыми и незнакомыми китайцами. Незаконная эмиграция на территории Сибири и Дальнего Востока приобретала удручающие размеры. Даже мы уже об этом знали. Работать надо было там, а не здесь. Но приказ, как известно, не обсуждают. И это было очень грустно. Куда веселее было бы обсуждать приказы, чем их выполнять. Но мир несовершенен. И мы жили в несовершенном мире. Где приказы все-таки нужно было выполнять.