Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
После Второй мировой войны жила в римском родовом особняке семейства Бузири. Занималась реставрацией особняка, установила на его фасаде мемориальную доску в честь пейзажиста XVIII века Джованни-Баттиста Бузири.
В мае 1958 года провела персональную выставку в Экспозиционном дворце (Palazzo delle Exposizioni). Скончалась 6 марта 1989 года в Риме. В 1989 году посмертная ретроспектива была устроена племянниками в родовом дворце князей Боргезе в г. Артена под Римом{47}.
В нашем переводе публикуются фрагменты из книги: Busiri Vici. A. Profili sulla sabbia / a cura di R. Peliti. Roma, 1975.
M.T.
Александра Васильевна Олсуфьева, в замужестве Бузири-Вичи
Профили на песке
[Profili sulla sabbia]
…Передо мной — детская фотография. На ней — двухлетний ребенок, восседающий в троноподобном кресле. Это — Ася Олсуфьева в Москве, в доме на Поварской улице. Она как будто взирает на ренессансную картину на стене, столь дорогую для ее отца, графа Василия Олсуфьева.
Когда я пишу эти краткие заметки, предо мной встает образ моего незабвенного отца, его оригинальный и добрый нрав. Расскажу лишь один эпизод — из его военного прошлого. Молодой полковник, посланный на русско-турецкий фронт, участвует во взятии Эрзерума. В плен к русским попало два десятка турок — оборванных и несчастных. Отец задумчиво разглядывает пленных: он должен их судить, должен решить их судьбу. После молчания решительным голосом он говорит: «Не судите, да не судимы будете» — и отпускает их на свободу. Те славословят Аллаха и русского офицера.
Девочкой я всегда рисовала. Помню, как была счастлива, когда мне удавалось начертить, один за другим, профили на песке во дворе нашего жилища в центре Москвы, на той Поварской, что теперь улица Воровского{48}. Возможно, что тот песочный цвет бумаги, которую я теперь использую для своих портретов — бессознательная дань далекому 1912-му, или 1913-му году.
Я рисовала на всем, что мне попадалось и всех, кто мне встречался — рисовала личики детей, кошек и собак в разных позах, летом — лошадей, а также крестьянок в разноцветных одеждах и с лукошками с клубникой. <…>
Однажды я извлекла папку рисунков, сделанных с большим умением и художественным вкусом моим дедом [Алексеем Васильевичем Олсуфьевым] в Ершово, на нашей палладианской вилле{49} недалеко от Москвы. Распластавшись на ковре в библиотеке, я целыми днями копировала его рисунки, изображавшие головы детей и взрослых, а также животных — много животных.
Я была старшей из пяти детей: ясно, что моими излюбленными моделями были личики трех моих сестер-красавиц и моего единственного брата, Алексея.
Сколько воспоминаний теснится в ларце памяти! Брат поступил в Морскую академию в Ливорно 13 октября 1929 года. 13 декабря 1941 года молодой офицер находился на борту крейсера «Альберто да Джуссано», когда в плавании у мыса Бон{50} корабль торпедировали англичане. В хаосе катастрофы, среди полыхавшего пламени, криков о помощи раненных и хрипов умиравших, он — как рассказывали те, кто спасся — полностью сохранял самообладание, помогал своим людям, раздавал им спасательные жилеты и другие средства для плавания. Сам оставшись без таковых, он все-таки бросился в море, надеясь на свои молодые силы и опыт пловца и отчаянно стремясь достичь дальний берег. Но на песке никогда не остался след его усталой руки... Мы, его близкие, вплоть до окончания войны жили в надежде, но теперь можем лишь вспоминать его в нашей бесконечной любви... <…>
Мое чтение было беспорядочным — от Ницше до Элиота, от Поля Валери до Джойса и Рильке, и, конечно, Достоевский, Тургенев, Толстой, Чехов. Я хорошо говорила на пяти языках и читала все книги в оригинале.
Зарождавшееся движение Муссолини меня интересовало — как и многих интеллектуалов и художников, итальянских и иностранных. Оно как будто предлагало перспективу твердых и непременных ценностей, противопоставленных ужасам и преступлениям Русской революции, от которой пострадала и наша семья. <…>
Несмотря на мой юный возраст, я посещала все выставки и музеи, не только в Италии, но и в других европейских странах, а позднее — в Америке, и даже на своей родине, в России, куда мне довелось не раз вернуться в качестве туристки и переводчицы. <…>
Я — не самоучка. Еще в России моя мать, рожденная графиня Шувалова, приглашала в наш дом замечательную и терпеливую преподавательницу рисования барышню Кляйн, которая позднее прославилась своими акварелями с цветами{51}. Во Флоренции, где мы бросили якорь после Октябрьской революции, я девушкой посещала несколько лет Академию изящных искусств, одновременно с мастерской Феличе Карены{52}. Живописи меня обучал также Гаэтано Спинелли{53}. Я серьезно занималась скульптурой у Элен Железны-Шольц{54}.
Позднее в Риме, уже после моего замужества, я ходила брать уроки в студиях Мештровича, Наньи и профессора из Академии «Сан Лука» Петруччи{55}. Последний, разбирая мои портреты, часто цитировал слова Леонардо да Винчи: «Портрет — это одна душа против другой». Естественно, что повторяя слова моего маэстро, я вовсе не уподобляю себя гению итальянского Ренессанса.
Я увлекалась творчеством художников и скульпторов 30-х годов и зачастую бывала в ателье у гениальных Марино Марини и Эрнесто Миккаэлиса{56}, швейцарца по происхождению, взявшего псевдоним Тайахт{57}. Тайахт очень хотел, чтобы я писала большие фрески, но я не стала менять жанр, и до сих пор пишу портреты — в размер, чуть меньший, чем натура.
Во Флоренции я познакомилась с Маринетти и с художниками его круга.
Кубизм, конструктивизм, футуризм, абстракционизм, сюрреализм... Я увлекалась голландцем Питом Мондрианом, швейцарцем Паулем Клее, русским Казимиром Малевичем, итальянцем Джино Северный, испанцем Сальвадором Дали и многими другими, открывавшими новые горизонты для искусства.
Особе меня восхищали театральные сцены и костюмы Энрико Прамполини{58}, а также сценографические работы Баллы и Деперо для Дягилевского балета{59}.
Мне довелось много заниматься дизайном: я спроектировала убранство многих частных домов и оборудование многих важных выставок. Так, я сделала дизайн
