Вячеслав Козляков - Герои Смуты
Для Шульгина с отъездом воеводы Морозова, казанских дворян и других ратных людей наступили «золотые» времена. Именно в его распоряжении оказались все символы власти в Казанском царстве, и он немедленно воспользовался сложившейся ситуацией. Скорее всего, предполагалось, что Никанор Шульгин, как это бывало при смене воевод, останется лишь хранителем, а не распорядителем печати Казанского царства. Новых же воевод должны были прислать из подмосковного ополчения, в «совете» с которым действовала Казань. Но произошедшие там после гибели Прокофия Ляпунова изменения сыграли на руку Никанору Шульгину. Как только в Казани было получено известие об убийстве главного воеводы ополчения, там сразу же прекратили признавать власть остальных воевод земского движения. Грамота об этом в Пермь в августе 1611 года[602] была написана от имени всё тех же чинов, что и в прежних грамотах, только на первом месте теперь стояли имена Никанора Шульгина и Степана Дичкова. Члены казанского городового «совета» извещали пермяков, что «митрополит, и мы, и всякие люди Казанского государьства» вступили в союз с Нижним Новгородом и другими поволжскими городами. По сути, это было самое начало нового земского движения, рождавшегося в противовес действиям казаков под Москвой (пока еще без Минина и Пожарского). Казань и Нижний Новгород договаривались, «что нам быти всем в совете и соединенье и за Московское и за Казанское государьство стояти». На первый взгляд ничего необычного в этом договоре не было, если бы не равнозначное упоминание двух «государств». Как окажется впоследствии, упоминание совсем не случайное, действительно имевшее в виду отдельное существование Казанского царства. Главным пунктом договора, узаконившим сложившийся в Казани механизм управления во главе с Никанором Шульгиным, стало обязательство «и воевод, и дьяков, и голов, и всяких приказных людей в городы не пущати и прежних не переменяти, быти всем по прежнему». Эта норма, направленная против казаков, которых тоже договорились в города «не пущати ж», на деле означала, что вся власть в Нижнем Новгороде и Казани становилась несменяемой до выборов нового царя. «И стояти на том крепко до тех мест, — говорилось в грамоте из Казани в Пермь, — кого нам даст Бог на Московское государьство государя»[603]. Однако если в Нижнем Новгороде уже давно, со времен царя Василия Шуйского, правил авторитетный воевода Андрей Алябьев, прославившийся своим сопротивлением тушинцам, то в Казани несменяемость должностных лиц означала передачу ее в руки Никанору Шульгину.
Совместные действия Нижнего Новгорода и Казани вскоре были освящены авторитетом сидевшего в заточении в Чудовом монастыре патриарха Гермогена. Он просил нижегородцев предостеречь от союза с казаками все соседние города, и прежде всего Казань. Патриаршую грамоту с требованием уклоняться от любых контактов с «атаманьем», начавшим думать о присяге сыну Марины Мнишек, получили в Нижнем Новгороде 25 августа 1611 года. А уже 30 августа состоялся приговор в Казани в поддержку воззвания патриарха. В очередной грамоте в Пермь писали о том, что, «выслушав с патриаршеския грамоты список, приговорили с Ефремом митрополитом Казанским и Свияжским и со всею землею Казанского государьства, что нам отнюдь на царство проклятого паньина Маринкина сына не хотети… а выбрати б нам на Московское государство государя, сослався со всею землею, кого нам государя Бог даст». Для дьяка Никанора Шульгина, стремившегося прибрать власть в Казани к своим рукам, лучшего подарка, чем ссылка на авторитет патриарха Гермогена, трудно было придумать. Не случайно уже в преамбуле этой грамоты состав казанского городового совета существенно усечен, в нем отсутствовали упоминания о представительстве князей и мурз, служилых новокрещенов, татар, чувашей, черемис и вотяков. В Пермь обращались только те приказные и ратные люди, которые на самом деле управляли Казанью. Не упомянуты оказались и рядовые служилые люди — пушкари и затинщики; отсутствовала ссылка на посадских людей: «Никанор Шульгин, Степан Дичков и головы, и дворяне, и дети боярские, и сотники, и стрельцы, и всякие Казанские служилые и жилецкие люди»[604].
С тех пор Никанор Шульгин ревниво охранял добытую власть. По его указу был казнен гонец от бояр Московского государства князя Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого[605]. Это было явной демонстрацией силы и нежелания идти ни на какие контакты и компромиссы со скомпрометированными гибелью Ляпунова вождями земского движения. Такая же участь, вероятно, ожидала бы и новых воевод, назначенных в подмосковных полках, если бы кто-то из них рискнул приехать в Казань. Как распорядился Никанор Шульгин полученной властью, можно видеть из сохранившихся документальных свидетельств о наделении землей, сборе доходов «по приговору дьяков Никонора Шулгина и Степана Дичкова» или по одной «Никоноровой» приписи. Сохранились также грамоты, выданные «по указу великого Российского Московского государства и всее земли бояр, от диаков от Никонора Шулгина, от Степана Дичкова»[606]. Но одним из самых примечательных свидетельств деятельности казанских властей является самостоятельная отсылка Никанором Шульгиным ногайских послов в Орду[607]. Шульгину даже удалось установить контроль над Вятской землей, обязав присылать доходы оттуда непосредственно в Казань. Сумел договориться дьяк и с главой казанского посада земским старостой Федором Обатуровым, во всем следовавшим его политике.
Существование особого центра силы в Казани повлияло и на создание ополчения в Нижнем Новгороде. Его вожди, Кузьма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский, должны были учитывать в своих расчетах позицию «Казанского государства», с которым нижегородцы были связаны союзническими обязательствами с августа 1611 года. В своих переговорах с Казанью и другими городами Минин и Пожарский с самого начала преодолевали осторожность воевод, продолжавших подчиняться приказам из подмосковного ополчения (как это было в Нижнем Новгороде, Арзамасе, Балахне, Алатыре, Курмыше и в других городах). Для утверждения союза с Казанью, где правил дьяк Никанор Шульгин, был направлен стряпчий Иван Иванович Биркин. Он приехал туда в конце декабря 1611-го — начале января 1612 года. Находясь 22 декабря в нижегородском селе Мурашкине, Иван Биркин послал отписку курмышскому воеводе Смирному Васильевичу Елагину, в которой упомянул о своей казанской миссии: «А мне били челом Нижнева Новагорода всякие люди, чтоб мне ехати в Казань, для ратных людей». Кроме того, торопя курмышского воеводу с присылкой денежных доходов и ратных людей, Биркин ссылался на решение о том, что «Казанских и всех понизовых городов всяким ратным людем сходитца в Нижней и идти всем с стольником и воеводою с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским да со мною Иваном на помощь Московскому государству под польских и литовских людей»[608].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});