Русская Вандея - Иван Михайлович Калинин
Мы, судейские, сами пели на похоронах вместо хора и, невзирая на ужас собственного своего положения, не могли удержаться от слез, видя трогательное прощание несчастной женщины с прахом любимого человека.
Старик Миронов ожил, юноша Иваницкий погиб. Идя с похорон, мы не могли решить, кто из них счастливее.
Разгром Буденным кубанцев все-таки не вызвал в белом стане немедленной катастрофы. Донцы загородили дорогу на Екатеринодар, заняв позицию вдоль степной речки Челбас. Произошла маленькая передышка, так как красная конница, утомленная беспрерывным движением, видимо, решила отдохнуть.
26 февраля ген. Сидорин предполагал отправиться в своем поезде в столицу Вольной Кубани. Я и ген. Петров тоже решили проехаться туда. Председателю хотелось навестить свою семью, меня же сильно подмывало расспросить Н.В. Чайковского о событиях на моей родине, в Архангельской губернии. Бывший глава северного правительства прибыл теперь на юг и занял пост министра без портфеля в южно-русском правительстве.
На нашу беду командарм изменил свое решение и не уехал, а улетел в Екатеринодар на аэроплане.
Вечером стало известно, что скоро отправится в Екатеринодар бронепоезд, носящий гордое название «На Москву». Мы с ген. Петровым, ежась от холода, залезли на площадку первого же попавшегося вагона бронепоезда.
Дул порывистый ветер. В моменты затишья мы стали улавливать какой-то несуразный гул, доносившийся из вагона. Не то пели, не то кричали, но как-то не по-человечески.
Вдруг распахнулась дверь и вместе с волною теплого, пропитанного спиртом и табаком воздуха, нас обдало целое море звуков. В вагоне, несомненно, шла пирушка.
– Здесь офицерское собрание… Тут нельзя стоять… Эй, живо, эвакуируйся! – с присвистом закричал какой-то офицер, вывалившийся из-за двери.
Мы назвали себя. Он притих и исчез за дверью. Через минуту его фигура снова появилась перед нами, но уже почтительно выпрямившись.
– Командир бронепоезда, господа, будет очень рад вас видеть. У нас сейчас ужин с возлиянием, так как только-что получили десять ведер спирту для технических надобностей.
Войдя в вагон, мы увидели за маленькими столиками десятка три совершенно пьяных офицеров. Солдаты прислуживали им, то и дело принося из-за перегородки новые закуски и полные графины, которые опустошались с головокружительной быстротой.
Командир, молоденький капитан, со значком Павловского военного училища, поспешил усадить нас за свой стол и похвастаться своими заслугами:
– Это мы брали Ростов с марковцами. To есть они атаковали, чорт возьми, а мы били по городу из орудий Канэ. Теперь едем чиниться в Новороссийск. И отдохнуть немного. Надо же нам, чорт возьми, передышку. А потом наш «Ннна Москву» двинется снова на Москву. Хорошо наше имя? «На Москву!» Одно наше имя пугает красных, распротак их душу так… Сегодня же гуляем и пьем, еле можахом… Господа, чарочку гостям.
Он поднялся и, покачиваясь, начал дирижировать пьяным хором.
Спели чарочку и прокричали ура.
– Донцы? – спрашивали из дальних углов.
– Донцы.
Эх, не за Троцкого,Не за Ленина, —За донского казакаЗа Каледина, —бессвязно прохрипело несколько пьяных глоток..
Едва прозвучало последнее слово куплета на мотив «Яблочка», как дремавший возле окна,… офицер вскочил, как ужаленный, и, неистово хлопнув кулаком о деревянный столик, завопил на тот же лад, как бы продолжая песню:
Я на бочке сижуИ кричу народу:Распротак вашу матьЗа вашу свободу!Под хохот и аплодисменты он обвел собрание диким взглядом, выругался и бухнул за стол. Через минуту он снова дремал, уткнувшись лицом в руки, сложенные на столе.
Мало кто слышал, как поезд тронулся и поплелся почти шагом в Екатеринодар.
Командира, уже в пути, солдаты увели под руки в свой вагон. Другие с трудом уходили сами. Про нас забыли. За неимением других логовищ, мы кое-как улеглись на столиках.
Посередине пути поезд сошел с рельс. Утром все ликовали, что отделались таким пустяком. Машинист и его помощники пили не хуже других, и можно было ожидать более скверной истории[309].
На этом бронепоезде служил добровольцем профессор Даватц, который впоследствии, в эмиграции, написал немало гимнов в честь защитников великой и неделимой, облекая их подвиги легендарным туманом.
По адресу своих сподвижников по бронепоезду он тоже рассыпал множество похвал в печати… Я, к сожалению, имел случай наблюдать только ту их работу, которая не заслуживает восторженных отзывов.
В Екатеринодаре происходило вавилонское столпотворение. Через весь город, с востока на запад, уже пятый день тянулась бесконечная лента обозов. Преобладали калмыцкие кибитки. Все население Сальского округа по приказу своего «бога», окружного атамана ген. Рындина, снялось с мест со своим скотом и домашним скарбом и бросилось в неведомую даль. Екатеринодарцы с изумлением смотрели на желтолицых детей степи, в которых теперь проснулся дух предков-кочевников.
Необычайное зрелище сейчас же нашло отражение в местной прессе. Его воспели даже в стихах:
Вчера у нас был карнавал,Какого, смею поручиться,Париж ни разу не видал,Не наблюдали Рим и Ницца.По нашим улицам ползлиКоврами крытые кибиткиИ в край неведомый везлиДетей, и женщин, и пожитки.Неся с достоинством горбы,Верблюды плыли вереницей;За каждым шел, сойдя с арбы,Его хозяин желтолицый.Куда стремится этот люд,В какую весь, в какую землю?За всех ответил мне верблюд:– Я коммунизма не приемлю.На другой день я разыскал Н.В. Чайковского. Он приехал из Парижа и жил в одной квартире с молодым полковником Павловским, бывшим соратником ген. Перхурова по организации ярославского восстания и будущим сподвижником Савинкова по формированию повстанческих отрядов на Украине.
– Представитель адмирала Колчака в Париже, – отрекомендовался мне Павловский.
Чайковский (иногда его звали «дедушка русской революции») встретил меня очень мило и просто.
– Моисей! – приходило в голову при виде этого старца, с большой окладистой бородой, так похожего на известную статую Микель-Анджело.
Но в нем уже угас вдохновенный огонь энтузиаста. Годы изгнания превратили старого революционера в спокойного кабинетного политика. Рассказав мне довольно подробно все перипетии борьбы с большевиками на севере, Чайковский о настоящем моменте ничего не сообщил, так как сам не особенно хорошо знал, что сейчас происходит в Архангельске.
– Знаю, что фронт дрогнул, и жду подробных сведений из Парижа. Когда я уезжал из Архангельска, там все обстояло благополучно.
– А, скажите, что теперь намерен предпринимать Деникин? Куда он денет эту полумиллионную армию беженцев и солдат? Почему бы не начать переговоры с большевиками? Опыт показал полное наше бессилие. Дальнейшая борьба вызовет только бессмысленные жертвы.
– Боже сохрани армию от таких взглядов, как ваши. В руках Деникина есть Крым. Наиболее боеспособные части армии можно перевести туда и продолжать начатое дело. Крым нам нужен как очаг, хотя бы самый маленький, для того, чтобы здесь тлела антибольшевистская искра. Надо, чтобы Европа видела, что русский народ не мирится с большевиками.
– А разве, Николай Васильевич, на севере местное население принимало какое-либо участие в белом движении? Приходится констатировать, что и здесь, на юге, широкие народные массы не
