Анри Труайя - Екатерина Великая
Из всех литературных жанров Екатерина предпочитает комедию. Она любит посмеяться, искренне, без задней мысли. Ее шокирует «Женитьба Фигаро». «Что касается комедий, то если я и буду их писать, – сообщает она Гримму, – то „Женитьба Фигаро“ не будет служить мне образцом, потому что… я никогда не оказывалась в худшей компании, чем на этой знаменитой свадьбе. Очевидно, ради подражания древним, театру вернули привкус, от которого, казалось, уже избавились. Выражения героев Мольера были либеральны и полны кипучего естественного веселья; но мысль его никогда не была порочной, в то время как в этой столь известной пьесе подтекст решительно ниже всякой критики и все это действо длится три с половиной часа. Кроме того, это клубок интриг, где выпирает наружу кропотливый труд автора и нет ни капли естественности. Читая пьесу, я ни разу не засмеялась».[128]
На самом же деле она не признается, что критикует «Женитьбу Фигаро» прежде всего за крамольные мысли автора, которые просматриваются сквозь звонкие фразы. В Бомарше она угадывает одного из ненавидимых ею поджигателей. И вообще французский театр, который так забавлял Екатерину, теперь ей наскучил. «Большая часть французских пьес навевает на меня сон, потому что они холодны, как лед, и манерны до ужаса, – пишет она Гримму. – Во всем этом нет ни живости, ни соли: не знаю, но мне кажется, что живость и вкус к красоте и величию все более и более уходят из этого мира… О, Вольтер, вы-то умели раздуть огонь из искр, остававшихся в пепле». Она охотно переписала бы – да нет у нее времени! – все эти французские пьесы, которые разочаровывают ее. Если она не любит «спать» на комедиях, то в не меньшей степени не любит плакать на трагедиях. Часто достаточно было бы изменить несколько фраз, чтобы спасти произведение. Уважение к воле автора не останавливает Екатерину. Даже когда речь идет о великом Вольтере. Печальная развязка «Танкреда» настолько ей не понравилась, что она приказала изменить ее в постановке на сцене Эрмитажа. Никакой «резни». В конце спектакля Танкред, после того как спас Аменаиду, не умирает, а женится на ней. Ведь правда, так лучше? К тому же примерно в это время Екатерина начинает отходить от французской литературы. Кроме Вольтера, который ее «породил», Корнеля, который «всегда возвышал душу», и неподражаемого Мольера французские писатели не заслуживают даже того, чтобы листали их книги. Теперь спасение маячит со стороны немецкой литературы. Со свойственной ей увлеченностью Екатерина готова расстаться с французскими авторами и создать исключительно немецкую библиотеку. Однако странным образом она игнорирует Лессинга, Шиллера и Гёте, своих знаменитых современников, и увлекается второстепенными писателями. «Эта немецкая литература намного опережает весь остальной мир и идет вперед семимильными шагами!»[129] – пишет она.
Что же касается немецкой музыки, то ее она великолепным образом игнорирует. Так же, кстати, как и музыку других стран. Тем не менее, чтобы доставить удовольствие своему милому Саше Ланскому, считающему себя меломаном, она приглашает знаменитого дирижера Сарти и организует концерты в Эрмитаже. К сожалению, она не может высидеть более часа под мудреным водопадом звуков. В качестве вознаграждения она слушает затем, как важным тоном Саша Ланской объясняет ей дух и структуру произведения, которое они вместе слушали. Все, что исходит от него, приводит ее в восторг и ободряет. Ему она поручает выбор воспитателя для великих князей Александра и Константина. Саша Ланской настойчиво предлагает Фредерика Сезара де Лагарпа, двадцатидевятилетнего непримиримого республиканца из Швейцарии.
Родившийся на берегу Женевского озера, Лагарп не выдержал придирок бернского правительства и решил отправиться в Америку, чтобы участвовать в создании там идеального общества, не знающего принуждения. Его товарищ по учебе, Рибопьер, иностранный член Российской академии, советует ему изменить место своей вынужденной ссылки и поехать в Россию. Как раз в это время фаворит императрицы искал ментора, но не для великих князей, а для двух своих младших братьев графов Ланских, сорванцов, путешествующих по Европе и которых нужно было вернуть в Санкт-Петербург. После долгих колебаний Лагарп берется за это дело. Однако когда он вместе с обоими парнями находился в Италии, то был поражен их наглостью, чванством и глупостью. Создавшаяся ситуация и злит его, и одновременно смешит. В письме к Рибопьеру он рассказывает о своих приключениях с такой самоиронией и умом, что тот приходит в восторг и показывает письмо Саше Ланскому, который передает его Екатерине. С этого момента у фаворита зародилась мысль: человек с характером Лагарпа заслуживает не таких учеников, как эти два шалопая, возвращение которых в отчий дом ему было поручено. Нужно доверить ему великих князей. Екатерина согласна. Как устоять ей, другу философов, перед соблазном поручить своих внуков этому фанатику справедливости и свободы? Республиканец – воспитатель двух будущих монархов, по ее замыслу, внушит им уважение к человеческой личности, не ставя под сомнение законность их власти. Находясь в Риме, Лагарп, враг деспотизма, получает официальное приглашение воспитывать двух князей, которым предстоит деспотически царствовать над миллионами подданных. В письме говорится, что он должен стараться сделать «людьми» этих завтрашних властителей. Исполненный энтузиазма, он уже представляет себя творцом характеров либеральных монархов и тем самым спасающим Россию от ига абсолютизма.
В Санкт-Петербурге Лагарпа очень тепло принимает Екатерина, она вручает ему «Наставление», своего рода программу воспитания, которую разработала с помощью Саши Ланского. Чтение этого документа приводит в восторг нового воспитателя, который считает, что «Наставление» достойно занять почетное место в истории педагогики! «Дети должны любить животных и растения и учиться ухаживать за ними… категорически запрещается лгать, каждый случай лжи надлежит наказывать самым строгим образом… Цель воспитания – привить детям любовь к ближнему… Нужно научить разум учеников умению хладнокровно выслушивать чужие мнения, даже резко противоречащие их собственному… Приобретаемые ими знания должны позволить им хорошо понять свои княжеские обязанности. Главное – привить им хорошие нравы и добродетели, дать этим качествам укорениться, остальное придет со временем, дополнительно».
Правда, очень трудно немедленно воплотить на практике эти замечательные принципы, потому что великим князьям еще мало лет. В ожидании, пока Их высочества смогут вкусить его республиканское воспитание, Лагарпу предлагается научить их нескольким французским выражениям и водить их на прогулку. Обманутый в своих чаяниях, он возмущается и, пренебрегая протоколом, пишет в Совет по воспитанию молодых князей письмо, где излагает свою личную программу и спрашивает, в каком качестве его вызвали в Санкт-Петербург: воспитателя или репетитора французского языка и бонны при детях. Екатерина отнюдь не возмущена, наоборот, ее подкупает такой откровенный разговор. Вот, наконец, человек, который знает, чего хочет, и, пренебрегая милостями двора, ставит свои условия, не давая себя ослепить величием императорского декора! Или его принимают таким, каков он есть, или он укладывает пожитки и возвращается в Швейцарию. Ни за что на свете Екатерина не расстанется с этим гениальным сумасбродом, непреклонным, как сталь. На полях программы Лагарпа она собственноручно пишет следующую оценку: «Тот, кто написал это, действительно способен на большее, чем обучение французскому языку».
