Виктор Астафьев - Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001
Всем привет. Виктор
4 октября 1976 г.
(В редакцию газеты "Кадр")
Уважаемый тов. Е. Поротов!
Спасибо Вам за газету «Кадр», за письмо и предложение ответить на Вашу анкету. Коротенько отвечаю (подробнее нет времени): 1. Я — зритель с детства. В деревенском клубе крутил «динамку» немого кино, чтоб заработать право смотреть бесплатно фильм. Каждому огольцу доверялось прокрутить целую часть. Силы, хватало не у всех, слабела рука, слабел свет на экране, исчезало изображение, публика громко выражала негодование, и слабака немедленно подменяли. Из фильмов, увиденных в детстве, мне ярче всего запомнился «Когда пробуждаются мёртвые» с участием молодого Игоря Ильинского. Видел я первый звуковой и цветной фильм — «Соловей-соловушко». Впечатление чуда, сколь его потом ни пытались уничтожить наши и заграничные ремесленники кино, так и не исчезло до сих пор.
Сейчас, в силу суеты и занятости, я уже не такой активный зритель кинематографа, появилось чувство усталости (не пресыщенности) от огромного количества фильмов серых, привычных и часто вторичных. Из двухсот фильмов, выходящих за год, запоминается два-три — это очень мало, даже в литературе, переживающей сложные времена, нет такого многопроцентного серого потока продукции, а ведь воздействие кино на массы куда более напористо ныне, нежели влияние литературы.
Из последних фильмов студии «Ленфильм» (мною увиденных) запомнилась картина «Старые стены», а в картине больше всего мне понравилась Гурченко, сделавшая сложную, если не сложнейшую, работу, перешагнув через образ и стереотип той, что засела в памяти зрителей, скорее и не героини, а персонажа, исполняющего песенку: «Пять минут, пять минут...»
Проблема «Писатель и кинематограф» будет до тех пор, пока существует и то, и другое. Уж очень разные это вещи. Думаю я, что было и будет в этой проблеме главенствующее лицо — писатель, ибо сколько бы у него ни было надзирателей, они не могут проникнуть в его тайну, тайну замысла, и, следовательно, никому не дано распоряжаться писателем, сколь бы ни старались, как бы ни изощрялись в этой бесполезной и бессмысленной работе люди, присваивающие себе право судей, диктаторов или «добрых советчиков».
И ещё — писатель свободней кинематографистов был и будет потому, что процесс его работы стоит недорого — бумага, перо, а место — если приспичит писать — можно найти хоть в лесу, хоть на чердаке. Киношник обложен со всех сторон надзором, словно медведь в берлоге, и я удивляюсь даже, как это иным режиссёрам при таком огромном количестве финансовых, идейных и прочих надзирателей ещё удаётся иногда как-то извернуться и выпустить что-то интересное на экраны! Считаю это не просто удачей режиссёра, сценариста, художника, оператора и актёров, а их творческим подвигом. Думаю, дальше будет ещё труднее, уж очень много (год от года всё больше и больше) появляется желающих руководить, направлять, указывать, ковыряться в душе художника и всё меньше и меньше желающих нести тяжёлую каторгу творца.
Демагог, если судить хотя бы по журналу «Экран», становится всё более напористым и властным диктатором; и если учесть, что художник, «как собака, всё понимает, но сказать не может», битву наглядно проигрывает он. Хотя, когда демагог срубит последнюю сосну и окажется лицом к лицу с пустыней, ему снова придётся замолчать и ждать, когда другие, способные к труду и творческому подвигу люди насадят и вырастят лес и ему, демагогу, снова будет что срубать...
Сейчас одновременно ведут со мною переговоры о постановке картин по моим произведениям три студии. «Всякому овощу своё время» — гласит житейская, честная русская пословица. Видимо, я, как «овощ», созрел для кино...
С приветом, В. Астафьев
Ноябрь 1976 г.
(Главному редактору
"Литературной газеты"
В секретариат правления Союза писателей СССР)
Двадцать шестого октября в вестибюле дома творчества в Гагре мы с женою смотрели по телевизору встречу по футболу между командами «Арарат» и «Зенит». Араратовцы забили гол ленинградцам из спорного положения, и кто-то сзади меня сказал: «Глядите, зенитовцы и не спорят!» Меня, как давнего болельщика за «Зенит», сунуло сказать: «А они и не будут спорить, это не араратовцы, которые в игре со «Спартаком» устроили безобразный митинг на своём поле...»
«Что говоришь, негодяй?!» — вдруг заорал сидящий рядом с женой, вальяжно развалившийся в кресле гражданин.
«Простите! — сказал я. — но я не с Вами разговариваю».
«Хам! Ты должен извиниться передо мной. Тебя судить надо за такой подлый душок!..»
И пошла такая брань, что я вынужден был ответить:
«Что Вы орёте? Вы что, напугать меня хотите? Так я пуганный на фронте фашистами, и напугать меня уже трудно».
«Идиот! Хамло! Ты ответишь за эти слова...» — ещё громче разорался гражданин, брызгая слюной, картинно гневаясь.
Я замолчал, ибо понял, что он провоцирует скандал, да и руки у меня стали отниматься, начало схватывать сердце — перед отъездом в Гагру я сорок дней отлежал в больнице. Жена моя вежливо попросила совсем уж разбушевавшегося гражданина, когда я замолк: «Перестаньте! Да перестаньте же пожалуйста!..»
«Ты своему дураку-мужу указывай! Ты на него, идиота, воздействуй!..И всё в таком же тоне и духе. Мало того, гражданин этот демонстративно закурил и принялся пускать дым в лицо жене, продолжая при этом орать, всё более и более склоняя свою речь в шовинистские направления.
Тогда рядом сидящий с ним гражданин в очках похлопал его по руке и скорбным вздохом сказал:
«Успокойся, дорогой! Их не перевоспитать!..» — было это сказано чтобы мы с женой уяснили, что не нас перевоспитывать, а всех русских.
Каково же было моё удивление, когда я узнал, что на болельщицкую реплику, может быть, и неуместную с моей стороны, этакий вот провокационный базар устраивал работник «Литературной газеты», постоянно и настойчиво ратующий за утверждение человеческого достоинства, Константин Богратыч Серебряков, а утешал его и говорил насчёт перевоспитания «их» — один из секретарей Союза писателей Армении, фамилию которого, надеюсь. Серебряков вспомнит.
И вообще уяснил я, оглядевшись: Серебряков работал на свою публику - в вестибюле сидели одни его собратья, и это перед ними он выказывал о истинным «патриотом» и желал громкого скандала, но его не получилось.
Разумеется, ни я, ни жена не спали после этого происшествия, ожидая что Серебряков извинится хотя бы перед женщиной, вступившей в партию на фронте, имеющей правительственные награды, написавшей две книги, матери троих детей, наконец, просто женщиной. Но человек, как бы желавший нас «перевоспитать» (на свой лад, чтобы обращаться с незнакомыми людьми на «ты», вести себя разнузданно в общественном месте, хамить женщине Серебряков, видимо, считает своё поведение нормальным, особенно там, тех местах, где он чувствует себя «дома» и в окружении «своих» людей.
