Константин Фишер - Записки сенатора

Был у умирающего Николая Ивановича Бахтина, с которым я знаком с 1827 года. Он призывал меня для засвидетельствования духовного завещания; едва говорящий от слабости, он с отчетливостью выразил мне цель моего призыва:

— На столе найдете вы две маппы, одна на другой; под обеими лежит белый лист с надписью «духовное завещание»; в этом листе завещание мое и на особом листе формы подписи первого свидетеля и следующих. Потрудитесь подписать по форме следующих свидетелей.

Так это и было. На открытой передо мною странице видел я подпись Волкова, только в ее окончании. Потом всю подпись барона Корфа. Прочитав форму, я заметил, что завещатель назван только по имени, а закон требует обозначения звания. Я сказал это больному; он не хотел мне верить, но когда я подкрепил свои слова примером отказа в нотариальном засвидетельствовании духовной, он встревожился и просил подписаться, как я думал. Странно, что ни племянник его, помощник управляющего делами комитета министров, ни главноуправляющий Вторым отделением, этот представитель законодательства, не знали такого всем известного постановления.

Бахтин пред моим уходом сказал мне изнеможенным голосом:

— Я рад, что князю Меншикову лучше. Давно желал с ним видеться, но с октября месяца болен; теперешняя болезнь моя, вероятно, последняя, не позволяет мне надеяться на свидание, но я часто о нем думаю.

Я сообщил это князю. Он отвечал мне в записочке: «Я тем более чувствителен к добрым чувствам, которые вам выразил Бахтин в отношении меня, что я не избалован в этом отношении».

Бахтин был рекомендован князю в 1827 году как честный и способный человек. Таков он и есть в полном смысле, но ум у него своеобразного склада, — я бы сказал: ум чиновника в самом благородном значении этого слова. Честности непоколебимой, логики безупречной, но взгляда узкого; оттого и ум его, и перо, и обращение — не имеют никакой эластичности. Он превосходно применяет существующие законы, но далеко не удовлетворительно разрешает вопросы государственные, особенно если они входят в сферу политическую или экономическую. Бахтин писал первые отчеты начальника морского штаба; они были составлены добросовестно, аккуратно, но апатично. В начале 1831-го или 1832 года Бахтин просил меня помочь ему, и я составил весь отчет за предшествовавший год. Князю он так понравился, что он сказал Бахтину:

— Вот этот отчет очень удачен!

— Князь, это плохой комплимент, — заметил Бахтин смеясь.

— Отчего?

— Отчет этот писан не мною, а Фишером, — отвечал Бахтин.

Князь уважал Бахтина, но не любил его; узнав, что я могу заменить Бахтина в этой, в то время самой важной работе, — он стал думать о том, как бы освободиться от неприятного ему сотрудника, и это было причиною блестящей карьеры Николая Ивановича. В конце 1833 года открылась вакансия статс-секретаря управляющего делами комитета министров: эту вакансию выхлопотал князь Бахтину. Здесь он был совершенно на своем месте.

В комитет министров входят дела министерств, дела о наградах и искательства частных лиц в министерствах. Бахтин не склонялся ни на частные просьбы, ни на внушения министров; лучшему другу он не делал предпочтение перед злейшим врагом. Между министрами было много людей достойных: они оценили беспристрастие статс-секретаря и уважали его ум и правила.

Лет через десять Васильчиков, назначенный председателем Государственного совета, человек ограниченного ума, но честный и благородный в высшей степени, пригласил Бахтина в государственные секретари. В этом звании видны уже были недостатки Бахтина, но Васильчиков их не видел и вверился совершенно государственному секретарю, который таким образом получил весьма значительное влияние. Имея врожденные зачатки высокомерия, Николай Иванович в новом положении поддался этой слабости настолько, что становился уже неприятным, тем более что, бывая очень мало в высшем круге общества, он не научился искусству скрывать эту слабость или выражать ее в мягких формах. «Я» повторялось почти во всякой фразе с тоном важности, а отзывы о мнении других были полны пренебрежения или насмешки. Несмотря на это, люди благомыслящие его чтили за редкие в русском человеке качества.

Но Васильчикова заменил Левашов, человек надменный, грубый и невежда, принявший несколько заученных фраз за собственный ум и считавший себя за великого политэконома и законодателя. Левашов стал обращаться с Бахтиным, как с секретарем. Этот был, однако, не из такого теста, чтобы вставить себя в роль простого письмоводителя, начались взаимные трения; у Бахтина сделались завалы печени, которые придали ему новую раздражительность; ссоры между секретарем и председателем усиливались и разрешились наконец назначением Бахтина членом Государственного совета. Здесь он опять вырос, но скоро нажил себе врагов резкостью выражений.

В нынешнее царствование великий князь Константин Николаевич, заметив демагогическое направление Бахтина, — плод подавленного самолюбия, — возвысил его личность, но когда Бахтин перестал быть ему нужен, великий князь, по свойственной ему бесцеремонности в делах приличия, бросил его и едва ли не преследовал. Николай Иванович дожил даже до незаслуженных унижений и стал крайне резок. При всем том Бахтин работал честно, умно и больше, чем все прочие члены вместе. Он почти ослеп в работе, но у нас это не имеет никакой цены. Напротив, честность есть добродетель, только пока она обладает тягучестью; как только она достигнет твердости состава, она делается пороком, которого никто никогда не прощает.

Так, прожив холостяком, за рабочим столом, ослепший, изнуренный, Николай Иванович дожил до нынешнего болезненного одра, с которого он не встанет и которого не согревает теплое чувство.

Князь Меншиков шел другою дорогою, он всю жизнь стоял у подножия трона; ум его противоположен уму Бахтина: быстрый, практичный, тонкий, прозревающий сквозь всякую завесь, ускользающий от всякого постороннего прикосновения, но небеспристрастный, хотя и честный, — не всегда логичный, хотя широкий и светлый; однако оба были схожи в одном — оба отталкивали: Бахтин — надменностью, Меншиков — ледяной вежливостью, и пришли к тому же концу: оставленные и забытые.

Эти обе личности замечательны в русской среде. Бахтин не был никогда государственным человеком, но, необыкновенно деятельный среди лентяев, необыкновенно логичный среди плоских мыслителей, настойчивый и остойчивый среди равнодушия и личного расчета, он должен был бы многое сделать или и исправить. Князь Меншиков выше Бахтина на сотню ступеней. Патриот, враг корыстолюбия и поклонничества, трудолюбивый, любознательный, пользовавшийся при двух императорах в течение долгого времени необыкновенным кредитом, должен был бы сделать для России еще гораздо более.