Андрей Буровский - Запретная правда о русских: два народа

Между нами говоря, эти приспособившиеся, уцелевшие – как раз лучшие из русских туземцев, носители самых ценных человеческих качеств.

Люди бежали в города не потому, что долго выбирали между туземной и европейской цивилизацией и пришли к выводу: европейская лучше. Они – вовсе не идейные эмигранты, уходящие из принципа. Из деревень бежали ровно потому, что в деревне вполне реально можно было умереть от голода. Люди прибивались на стройки века ровно потому, что там можно было прокормиться самим и прокормить семьи.

Оставались те, кого никакие катаклизмы не в состоянии были стронуть с места: самые слабые телом, а чаще – душой, самые неуверенные в себе и боящиеся перемен. Каждый выплеск урбанизации – добровольной или насильственной – выбрасывал из деревень людей с самой лучшей генетикой.

Судьба этих европейцев поневоле – судьба эмигрантов первого поколения: зацепиться любой ценой. Когда главное – выжить, прокормиться, уцелеть, вырастить детей.

Конечно, некоторые погибли в новом для них мире русской Европы – и физически, и духовно. Не случайно же кумиром уголовников и деклассированных элементов стал «последний певец деревни», а также певец пьянства, разврата, душевного раздрызга – Сергей Есенин. То есть выбор Есенина – тоже выбор своего рода, и какая-то часть бежавших в города туземцев погибала вполне по-есенински, пополняя собой ряды бродяг и уголовных. Но это были тоже не самые лучшие, в том числе и не самые сильные из раскрестьяненных. Невелика честь – удариться в запой на «московских изогнутых улицах» и в пьяном угаре хныкать про свою любовь к маме (давно променянной на проституток).

Что характерно, большинство вчерашних крестьян – приспособилось.

К тому же проблемы Есенина – для сытых. Он-то, наш «последний певец деревни», зарабатывал на хлеб, не таская тачку.

Тот, кто по 12 часов в день возил тачку с гравием, вколачивал в болотистый грунт сваи, носил на себе камни и кирпичи, не имел времени оплакивать гибель патриархального уклада. Многие из этих людей имели свою квалификацию… Но это была квалификация крестьянская, деревенская, совершенно не нужная в индустриальном труде. Мастер, отлично умевший починить, сделать, нагрузить телегу, таскал мешки со строительным мусором. Прекрасный хозяин, умевший лучше других определить время посева и уборки урожая, отлично лечивший скотину, в лучшем случае штукатурил.

Для этих людей – как для переселенцев XIX века в Америку! – работа на станке была уже верхом счастья, труд шофера – дорогой в поднебесье.

Становясь квалифицированными рабочими, вчерашние крестьяне получали квартиры или строили себе дома в городах, и они ценили это свое положение. А дети многих из них сделали следующий шаг – в интеллигенцию.

Если из деревни бежал молодой парень, на «стройке века» ему порой удавалось получить направление на учебу, сделаться инженером. Тогда он за считаные годы входил в совершенно другой мир. Служба в армии открывала дорогу к производству в офицеры, опять же к образованию.

Так лучшие из крестьян откалывались от народа русских туземцев все полвека его гибели, с 1929 года по начало 1980-х.

В первые десятилетия Советской власти шло последовательное уничтожение и расточение всего, что хоть как-то связано с русскими туземцами. Всей архитектуры, всей их материальной культуры, всей памяти, какими они были.

То есть до середины 1930-х все русское вообще считалось невыразимо отвратительным и мерзким. Еще в 1934 году, взрывая храм Христа Спасителя, Лазарь Каганович произнес «историческое»:

– Задерем подол Матушке-России.

Но памятники, отражавшие жизнь интеллигентской России XIX века, стали сохранять, музеефицировать, спасать от неизбежной гибели почти сразу. Особенно все хоть как-то связанное с «освободительным движением»: от усадеб народовольцев и до печатной машины, на которой печаталась «Искра».

А вот музеефикация старинных церквей, зодчества Московской эпохи началась только в конце 1950-х, – во многом для иностранных туристов. Долгое время музеефицировали только старинную «простонародную» архитектуру: в «Славицу» под Новгородом, в Суздальский музей деревянного зодчества брали только образцы архитектуры XVI–XVII веков. Крестьянские избы XVIII, XIX веков появились там очень недавно. И это – только отдельные образцы, которые выделяются именно своим искусством, исключительными художественными достоинствами.

В СССР всегда подчеркивался «народный» характер Советской власти, ее любовь к «простому человеку». Но удивительным образом мир простонародья-то вовсе и не считался достойным памяти.

В СССР были музеефицированы сотни дворянских усадеб. Первые достались в наследство еще с XIX века, с царского времени. Скажем, «Пушкинские горы» начали музеефицировать с 1899 года.

К 1960-м годам каждая усадьба, в которой жил хоть кто-то известный, знаменитый, имела реальные шансы быть восстановленной, попасть в число музеев. Даже если имение сожгли в 1918 году, дом отстраивали, парк чистили и начинали за ним ухаживать.

К 1861 году в Великороссии насчитывалось порядка 18 тысяч дворянских усадеб. Сегодня в РФ превращены в музеи больше 150, почти 1 %.

К тому же в 1861 году в России было порядка 130 тысяч деревень, и в них – не меньше 4 миллионов крестьянских изб. Из этих изб превращено в музеи около 30, то есть в несколько раз меньше, чем дворянских домов, а от общего числа – 0, 00008 %.

Причем если музеефицируют дворянскую усадьбу, то музеефицируют в том ландшафте, где она стояла. Мы легко можем представить себе, как все в ней происходило.

Но до сих пор в России не восстановлена, не выставлена ни одна русская деревня. Нет ни одной деревни XVIII–XIX веков, которая стояла бы как музей во вмещающем ее ландшафте – так, как стоят восстановленные и музеефицированные дворянские усадьбы.

«Скоро заровняют и запашут самое место, где стояла деревня Брод, как запахивают теперь сотни и тысячи таких вот маленьких деревенек. Потомок, глядя на ровное поле, и знать не будет, что здесь когда-то кипела жизнь, пелись песни, гулялись праздники, красовались наличники, орали петухи, цвели яблони и вишни, скрипели телеги, вертелись мельницы. Он будет глядеть на ровную пашню, как мы глядим на ровные волны океана, на месте которых, предположительно, процветала сказочная страна Атлантида…» [34. С. 102].

В имениях же дворян музеефицировали только те здания и те ландшафты, которые связаны с дворянской, барской жизнью.

В Пушкинских горах музеефицировано знаменитое Михайловское, имение предков Пушкина по линии Ганнибалов – Петровское, имение его близких друзей – Тригорское. Во всех трех имениях сохранены во всех деталях парки со всеми беседками, прудиками и скамейками. В Михайловском туристов водят на «Аллею Анны Керн», в Тригорском сохраняются «Аллея Татьяны» и «Скамья Онегина» (считается, что «Евгений Онегин» писался на материале Тригорского).