Игорь Губерман - Книга странствий

Ещё года три-четыре тому назад Эфраим накрывал стол для гостей сам, несуетливо, но быстро двигаясь по своей квартире. Сейчас это уже трудно для него, и стол обслуживает нанятый помощник. Ужинать или обедать у Эфраима невероятно вкусно, ибо одна из ярких граней его житейского таланта страсть к кулинарии. Думаю, что привела его к кулинарии та же самая острая любовь к жизни, что руководила им во всех поступках и делах. Когда он разговаривает с Сашей Окунем (а художник этот ушиблен на всю голову своими кулинарными идеями), то я, хотя и понимаю все отдельные слова, но чувствую себя то варваром, то дикарём, то просто инвалидом вкусовых сосочков. Чтоб это скрыть, я смотрю на них снисходительно и молча прихлёбываю крепкие напитки. В меню многих ресторанов мира (тех, куда приходят озарённые гурманы) есть блюда с пометкой "а ля мод Ильин" - Эфраим либо автор, либо усовершенствователь их. А если вас, читатель, спросит кто-нибудь при случае, кто именно ввёл в Израиле майонез - отвечайте смело, я ручаюсь.

Эфраим кутил всю жизнь - со вкусом и размахом. На его шумных пированиях и дружеских застольях побывали тысячи людей. А сколько женщин помнили Эфраима до смерти или помнят посейчас - писать я не берусь. Ведь обаяние - на то оно и обаяние. А сам Эфраим полон благодарной памяти к тем женщинам, которых он не называет никогда, да и не помнит, вероятно, все их имена.

Лично для меня любое посещение его дома - радость по ещё одной причине: я бесцеремонно трогаю руками прикладные вещи, сделанные великими мастерами. Эфраим утверждает, что все стулья, на которых мы сидим, столы, на которые мы проливаем за обедом соус, ложки, вилки и ножи, тарелки и светильники - должны изготовлять художники, и наша жизнь тогда освещена будет иначе, и мы сами будем лучше, интереснее и содержательней. Я впервые в жизни трогал в этом доме торшер, изготовленный любимым мною Джакометти, и его же работы женский торс. Нет, я и в музеях часто нагло трогаю украдкой экспонаты, только в частном доме это совершенно иное ощущение. А как фамилия художника, изготовлявшего столовую посуду, я забыл, поскольку, сев за стол, я занимаюсь лучшим в нашей жизни делом - наливаю.

Я осмотрительно и быстро миновал кулинарную область, в которой я полный профан, и с лёгким страхом приступаю к теме, где темнота моя ещё гуще и беспросветней. Ибо моя мама некогда закончила консерваторию, однако же Создатель по неведомым причинам поступил с моими музыкальными генами, как Ван-Гог однажды - с собственным ухом. А Ильин - заядлый меломан, он слышит, понимает, чувствует и знает музыку. Он и дома у себя уже многие годы устраивает музыкальные вечера, а на концерты, где играют талантливые исполнители, ходит непрерывно и подряд. Не зная ничего об этой великой, для меня закрытой начисто области человеческого духа, я никогда и не расспрашивал его о дружбе с музыкантами, хотя однажды краем уха слышал его усмешливый рассказ о некоем великом артисте, дома у которого на скрипке Страдивари спала кошка. Только тема музыки меня вплотную подвела к одной из самых поразительных сторон его сегодняшнего существования.

Я убеждён, что Эфраим всю свою жизнь делал подарки. Очень разные и очень разным людям. Но сейчас он дарит так активно, что невольно вспоминается имя Гая Мецената - того римлянина, имя которого стало нарицательным. Только Гай Меценат (насколько я осведомлён) помогал жить кружку поэтов (между прочих завывали там свои стишки Вергилий и Гораций), а Эфраим - давний и отъявленный меломан. Поэтому, когда возник полюбившийся ему камерный оркестр "Камерата" (в основном, евреи из России), то Эфраим Ильин запросто смотался на аукцион и купил двум музыкантам отменные старинные скрипки.

- Это я из чисто шкурных интересов, - пояснил Эфраим, - очень уж мучительное дело - слушать, как талантливый артист играет на плохом инструменте.

Я уже страницы две назад легонько спохватился, что употребляю для сегодняшнего Ильина очень уж елейные и сусальные краски, хотя помню, что пишу о человеке с очень непростым характером. Так вот, поссорившись однажды с кем-то из начальства этого оркестра, Эфраим осерчал и эти скрипки отобрал. Мне этот поступок почему-то очень симпатичен.

А в эти дни как раз, когда сижу я и пишу об Ильине свои посильные слова, в Беэр-Шеве при университете состоялось только что открытие удивительного музея. Не зря и не для красного словца Эфраим часто повторял, что человек должен с юности видеть красоту - он вырастет тогда совсем иным. Так вот Эфраим Ильин подарил университету огромную коллекцию живописи и прикладного искусства. Чуточку мне жаль, что я уже не поглажу при случае работы Джакометти - разве только будучи в Беэр-Шеве. Выставлена была при открытии только малая часть экспонатов - для музея строится специальное помещение. Стоимость подарка по оценкам экспертов - несколько миллионов долларов. А уточнять мне эту сумму ни к чему, такие числа для меня величественная и голая абстракция.

Я убеждён, что четверо правнуков Эфраима, когда они подрастут одобрят щедрость прадеда, такая в них хорошая заложена генетика, что они и без наследства сами встанут на ноги.

Наслаждайтесь этой жизнью ещё много лет, Эфраим, и спасибо за страну, в которой я сейчас живу.

Часть VI. О ВСЯКОМ И РАЗНОМ

Сумерки всего

Сегодня утром я, как всегда, потерял очки, а пока искал их -начисто забыл, зачем они мне срочно понадобились. И тогда я решил главу о старости всё-таки написать, поскольку это хоть и мерзкое, но дьявольски интересное состояние. Я совсем недавно пролетел над ровно половиной земного шара, чтобы выпить на юбилее старого приятеля. А перед этим сел и горестно задумался: что можно утешительного сказать на празднике заката?

- Я объясню это тебе, старина, - говорил я тремя днями позже, - на примере своей собаки Шаха. Я провожу с ним целый день, а вечером мы ходим с ним гулять. Ты не поверишь, но он ещё старше тебя: по человеческому измерению ему далеко за семьдесят. Я даже загадку про нас придумал: старикашка ведёт старикашку положить на дороге какашку. Так вот он, безошибочным животным инстинктом ощущая возраст, резко сузил круг своих притязаний к жизни, за счёт чего резко обострились оставшиеся удовольствия. Он хорошо покакал - счастье, сочную сосиску дали - полное блаженство. Он, правда, полностью охладел ко встречным сукам, но на то ведь мы и люди, старина, чтобы лелеять свои пагубные влечения. Зато как изменились женщины по отношению к нам! Сперва у женщины в глазах мелькает ужас, но потом она благодарит, не скрывая восхищённого удивления. И тогда ты упоённо смотришься в зеркало, и - Боже мой, что ты там видишь! Но об этом тоже грех печалиться. Судьба обтёсывает наш характер, а промахнувшись оставляет на лице зарубки - что с того? Зато о жизни ты уже знаешь столько, что периодически впадаешь в глупую иллюзию, что можешь быть услышан, и даёшь советы молодым. Тебя посылают с разной степенью деликатности, но ты не унываешь и опять готов делиться опытом. Какая это радость - быть всегда готовым чем-нибудь делиться! А сколько в жизни обнаружилось смешного - того как раз, к чему вокруг относятся серьёзно, а вчера ещё всерьёз воспринимал ты сам.