Игорь Губерман - Книга странствий

В одном из шумных застолий (к ним Эфраим расположен до сих пор) забавную туманную историю хвастливо повестнул по случаю давний приятель. Будто бы в войну у итальянской армии были какие-то уникальные моторные лодки. Скорость у них достигала тридцати пяти узлов (что более пятидесяти километров в час), а на борту у них имелся мощный запас взрывчатки. Человек такую лодку разгонял, направив на корабль, и обычно успевал выпрыгнуть до столкновения и взрыва. А порой не успевал. И молодые люди из аристократических семей - буквально дрались за честь исполнить роль такого камикадзе. И потопили эти лодки несколько американских кораблей, а после как-то кончилось, заглохло и исчезло это предприятие. И не сыскать его теперь, там был какой-то чуть подвинутый изобретатель-инженер, уже давно пропавший в неизвестности.

Спустя неделю Эфраим Ильин разговаривал с изобретателем, стоя возле убогого сарая среди разрушенных временем и недоделанных лодок. Тот был угрюм и жаловался на полное разорение - хоть объявляй банкротство, ибо задушили неотложные долги. Несколько дней Ильин потратил, чтоб уладить все его дела - они и впрямь были в ужасном состоянии. Тут инженер повеселел и с жаром принялся за лодки. Вскоре ими были потоплены два больших египетских корабля. Возникшая легенда о сверхтайном оружии израильтян послужила веским доводом для выхода Египта из войны.

Ужасно хочется ещё раз процитировать словарь на букве "а", где сказано об авантюре. Только я иную лучше расскажу историю - уже о мирном времени. Эфраима Ильина срочно привлекли к решению очередной неразрешимой проблемы, и теперь он вдумчиво читал статьи об экономике коммунистической Румынии. Там было множество евреев, жаждавших уехать в Израиль, но те, кто осмеливался подать заявление, получал немедленный безоговорочный отказ. Следовало как-то сговориться на правительственном уровне, однако же о доступе туда не было ни единой идеи. Явятся к нам сами, надо только разыскать их интерес, - бормотал Эфраим ради собственного ободрения.

Румыния после войны остро нуждалась в восстановлении своих нефтепромыслов, разрушенных бомбами союзников. Но оборудование ей никто не продавал, с ним и без того было трудно в послевоенной Европе, а с коммунистическим государством из чёрного списка связываться и вовсе никто не хотел. Поэтому, когда некая посредническая контора "Катарина" (Ильин организовывал её с азартом и тщанием) объявила, что готова поставить всяческие дефицитные трубы, с Ильиным охотно согласились встретиться какие-то высокие румынские люди. А что плата за это - выезд евреев, их нисколько не смутило. Вообще надо заметить, что Советский Союз был последним, кто понял, что евреями можно и нужно торговать, а коммунисты братских республик это сообразили много ранее.

- Они ещё и деньги заплатили, - сказал Эфраим, - до чего порядочные люди! Их на это, правда, вынудил один итальянский банк, там были у меня приятели, но они почти не уворачивались.

Оборудование закупили в Германии и переправили в Швецию, румыны даже съездили удостовериться, что это чудо совершилось, и сполна выполнили своё устное обещание: в Израиль было выпущено из Румынии сто пятьдесят тысяч евреев.

И здесь весьма немаловажная деталь: в самом начале всей этой затеи посольство Израиля в Румынии получило тайную телеграмму от тогдашнего руководителя израильской разведки.

Он уведомлял, что всё мероприятие Ильин должен делать на свой страх и риск: если случится что-нибудь, Израиль от него откажется. Ибо уж очень велико было количество различных незаконных действий, которые не мог не совершить Ильин, прокручивая эти авантюры. По законам нескольких стран, в которых эти игры проходили, зарабатывал Ильин и его напарники - десятки лет тюрьмы.

Я спрашивал Эфраима уже не раз: а как его воспринимали - нет, не крупные коммерческие или политические люди, а всё то отребье человеческое, с коим он не мог не связываться в разные периоды и в разных затеях. Эфраим от меня отмахивался, но не отрицал, что было много этого отребья. Они меня уважали, коротко отвечал он, я всегда исполнял свои обещания. Но мелочи какие-то просачивались изредка в его историях, и ясно становилось, как непросто жил он в эти годы.

Колеся по Европе во время Войны за Независимость, те несколько людей, с которыми сотрудничал Ильин, попутно не отказывались от покупок или сделок, приносивших доход - на приобретение оружия тратились несметные деньги, и порой их удавалось добывать на месте. В этом помогал время от времени их группе один бывший нацист (единственный, кого в своих рассказах Ильин назвал "грязным типом"), которому даже купили паспорт гражданина Чили - чтобы он мог повсюду ездить. И как-то этот тип предложил купить задёшево в какой-то немецкой деревне партию бриллиантов и картины. Ехать явно выпадало Ильину (о его осведомлённой страсти к живописи я ещё потом расскажу). А в холле гостиницы он встретил своего старинного приятеля, одного из лучших в мире специалиста по бриллиантам, и тот немедля согласился ехать вместе. А в деревне бриллианты запросто к ним принесли в двух шапках, а ещё были скатанные в трубку холсты. Глянув на камни, спутник Эфраима схватился за сердце и упал без сознания. Эфраим на машине скорой помощи довёз его до Брюсселя, он пришёл в себя только через сутки, но лежал в больнице много дольше. Он узнал бельгийскую огранку бриллиантов, ранее принадлежавших знакомым ему евреям - все они сгинули бесследно в газовых камерах. Картины, очевидно, были того же происхождения.

А разных продавцов награбленного еврейского имущества встречал Эфраим и потом - бывали среди них даже евреи, добавил он с омерзением.

Закончилась Война за Независимость, Израиль выстоял, солдат невидимого фронта Ильин получил награду с исчерпывающе лаконичным названием - "Орден героизма".

- Почему металлурги Югославии не поставят мне памятник? - как-то на выпивке задумчиво и скромно спросил Ильин. - Ведь я на столько лет обеспечил их работой!

- А нефтяники Румынии? - согласился я в ответ.

Принять участие в создании своей страны с нуля Эфраим собирался медленно и основательно: он думал и осматривался вокруг. Тем более, что оставались ещё разные дела, которые держали его в Европе. За что приняться, он пока что не решил. Но он того не знал (а понял это - много позже), что уже давно он был любимцем у судьбы. За то, быть может, что всегда умел услышать её самый тихий голос. Потому и уцелел ведь, потому и жив был, а не валялся где-нибудь в тюрьме или ещё хуже - бездыханный и простреленный насквозь. А случаи - они посыльные судьбы, они её курьеры, надо только обладать талантом их увидеть в той толпе случайностей, что сопровождают жизнь любого человека.