Михаил Ульянов - Реальность и мечта

Природа творчества в театре и кино едина. Поэтому, очевидно, мы не вправе проводить между ними какую-то демаркационную линию. Николай Черкасов говорил: «Для меня театр и кино — это родные братья. Даже больше — близнецы!» Но, конечно, если вдуматься и подойти к этому вопросу, чуть-чуть теоретизируя, то стоит подчеркнуть некоторые нюансы, отличающие работу актера в театре от работы в кино.

Мне ближе театр. Накапливать мастерство, играть роль как непрерывное действие, как движение человеческого духа, углублять образ и обогащать его можно только на сцене.

У кино своя специфика. Почти каждый театральный актер стремится сняться в кино. Соблазн велик. Искусство театрального актера смотрят тысячи людей, киноактера и его роли — миллионы. Понятно, что первый не может тягаться в популярности со вторым, зато у первого более тесный контакт со зрителями.

Но, как бы ни были различны условия работы в кино и театре, как бы ни отличались требования экрана от требований сцены, сами по себе принципы актерского творчества остаются неизменными.

Вот смотришь фильм «Ватерлоо», говорящий о бессмысленности и жестокости войны. Все грандиозно в этом фильме: тысячи пушек, сотни воинов конных и пеших, горы трупов, непроглядные дымы сражений, но… все это осталось лишь умозрительным аргументом идеи, удивляющим, но не трогающим, не берущим за живое. Главным же открытием фильма стал смертельно усталый и смертельно больной человек (таким играет Наполеона замечательный актер Род Стайгер), бывший владыка полумира, а ныне поверженный полководец. Его усталость и боль, опустошенность, его равнодушие к жизни сказали зрителю во сто крат больше о бессмысленности войны, чем многочисленные мастерски снятые батальные сцены.

Однако идею можно воплотить по-разному, и для этого порой необязательно участвовать в действии, но им можно управлять. Поэтому у многих актеров, особенно прошедших известный профессиональный путь, бывают соблазны иного рода — попробовать себя в роли режиссера. Не избегнул их и я, присмотревшись к тому, как вторым постановщиком спектакля может стать одаренный актер, как выдающиеся режиссеры руководят творческим процессом из театрального партера или из- за кинокамеры.

Я уже рассказывал о том, как смерть Пырьева заставила меня и Лаврова принять на себя режиссерскую ответственность в картине «Братья Карамазовы», как я самостоятельно снимал фильм «Самый последний день». Подобные опыты были у меня и в театре. Я ставил «Стеньку Разина» и «Скупщика детей».

Помню, с каким трудом в Театре имени Вахтангова я некогда получил право на самостоятельную режиссерскую работу. И сразу начались долгие, мучительные выборы постановочного материала. Остановились тогда на пьесе по роману американского писателя Джона Херси «Скупщик детей». Затем в череде упорных, серьезных репетиций мы искали характеры и внутренние конфликты героев. И работа для меня действительно вышла каторжная.

Вот ставим сцены, находим их решения, а они сплошь неверные. Ищем снова и снова. Ищем без конца, благо, что актеры вроде бы работают с интересом. Собираем сцены в первый акт, во второй. Делаем первый прогон… И ничего не получается!

Длинно, скучно, бесцельно. У меня голова кругом. По спине течет холодный пот. А в голове беспрерывно крутится: «Делать-то что?!» Снова начинаем перебирать сценки и переходы между ними, что-то сокращаем, видя явные длинноты. Опять собираем всё вместе… И опять ничего не получается. Проклятая профессия — театр! Кажется, все предусмотрел, обо всем подумал, а спектакль диктует свои законы. И режиссер бессилен перед постановкой, пока эти законы не поймет.

Как я изводился тогда пустыми вопросами: куда же девался весь мой актерский опыт? Почему прошедшие годы труда и душевных затрат не становятся подспорьем в режиссуре? Почему они ничего не стоят перед этой неподцающейся моим усилиям пьесой-загадкой? Тупик. Растерянность. И снова, как в юности, тягостные размышления о том, зачем же я отравился этим ядом, название которому театр.

Но вот берешь себя в руки. Все пересматриваешь. Резко и беспощадно сокращаешь сцены. Снова прогон. И спектакль, кажется, задышал! Но по-своему, не так, как задумывалось. А прошел год труда! И от многого, что тяжко найдено, приходится отказаться. Сил и времени потрачено уйма, спектакль вроде бы уже живет, но приняли его далеко не все. Одним не по душе драматургия, другие нашли постановку не слишком серьезной, мол, многовато в ней юмора не по делу, третьих еще что-то не устроило. В общем-то, это нормально и естественно. Лишь редкие счастливцы среди режиссеров вместе со своим творчеством любимы всеми. А тут вроде спектакль сложился и его можно совершенствовать. И вроде бы театр вновь стал прекрасным, ведь все в нем осталось: надежды, открытия, стоны отчаяния и слезы радости от того, что наконец получилось. Но получается-то далеко не всегда… В принципе, нечто подобное происходило со мной и в других сходных ситуациях. И так, намыкавшись, я постепенно осознал, что хлеб режиссера, видимо, не для меня.

Мне повезло: я вовремя понял, что хороший актер необязательно станет хорошим режиссером, потому что это совершенно разные профессии. И когда я возглавил Вахтанговский театр, категорически решил не совмещать руководство театром с постановочной деятельностью. Поэтому ни одного спектакля я не поставил «под себя». Ну что поделаешь, создание особого художественного мира на сцене и на экране мне не очень удавалось. Я всегда чувствовал, что как актер представляю собой нечто большее, чем режиссер, и не стал смешивать профессии. Да и невозможно все на свете брать на себя. Надо другим позволять трудиться и выражать что-то важное. А при случае уважаемый товарищами актер всегда сможет стать соавтором режиссера в работе над спектаклем или фильмом.

Живи в движении

Время требует успевать за ним, и, пытаясь выполнить это требование, многие актеры разлетаются по киносъемкам, соглашаются на персональные предложения поработать в других театрах вдали от родной сцены. Для театра это большая проблема, но и для актеров тоже. С одной стороны, творческие командировки, так сказать, укрепляют их мышцы, с другой — делают актеров нервными, загнанными, уязвимыми. Кроме того, деньги постоянно надиктовывают свои условия. Вот и бегает нынешний актер, и мечется, стараясь все успеть. Кому-то это удается, а кому-то нет. Цыганская жизнь…

А разве так не было прежде? В крови у любого актера пульсирует жажда к перемене мест. Гастроли для нашего брата вещь необходимая, не можем мы, словно ученые мужи, годами сидеть в лаборатории над пробирками и приборами, добиваясь приближения эксперимента к теории. Ведь актерство — это непрестанная практика, полет вольной птицы, а если перестанешь летать, то душа у артиста усохнет. Поэтому мы тоскуем и даже болеем, если не удается реализовать эту любовь к перемене мест.