Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Переводчик, смущенный и сконфуженный, замолчал. «Удивление» – это было не то слово, которое могло выразить то, что почувствовал Уэллс. Он сумел взять себя в руки и продолжил беседу с Горьким, «ожидая, что Мура может внезапно выйти из-за угла с улыбкой на лице, чтобы поздороваться со мной». Когда все было готово к обеду, Уэллс, будучи не в состоянии оставить эту тему, поднял ее снова. Горький подтвердил, что Мура навещала его три раза за последний год. Между переводчиком и официальным сопровождающим произошло поспешное совещание, и Уэллсу объяснили, что «приезды Муры в Россию необходимо было держать в некотором секрете, потому что это могло помешать ей в Эстонии и ее русским друзьям в Лондоне». Будет лучше, сказали Уэллсу, если он не станет никому говорить о ее поездках[703].

С этими несколькими словами «моя великолепная Мура разлетелась на атомы». Уэллс не спал все оставшиеся ночи его пребывания в России. «Я почувствовал такую боль, какую раньше мне не причинял ни один человек. Это было невероятно. Я лежал в кровати и рыдал, как разочарованный ребенок». Никакое оправдание, приходившее ему в голову, не могло объяснить, почему Мура не сказала ему, что едет в Россию, или почему она не подождала его там. Он чувствовал себя преданным, брошенным, «человеком без спутника».

Перед отъездом из России он аннулировал свой и Мурин билеты из Эстонии в Великобританию и сделал дополнение к своему завещанию, исключив ее из него. Он принял решение совсем вычеркнуть ее из своей жизни. Он не собирался ехать в Эстонию, а был намерен лететь прямо из Ленинграда в Стокгольм, но ничего не смог с собой поделать; он должен был увидеться с ней.

Мура встретила его в аэропорту Таллина спокойная, как всегда, и так же полная любви, несмотря на то что он послал ей открытку, где намекал на то, что все знает. Уэллс молча томился и ждал подходящего момента, чтобы расспросить ее. «Забавно было услышать о том, что ты была в Москве», – сказал он. Мура спросила, откуда он узнал об этом, и он уклонялся от ответа несколько минут. Но у него не хватило терпения. «Мура, ты изменница и лгунья, – сказал он. – Почему ты со мной так поступила?»

Она утверждала, что все решилось внезапно после ее приезда в Эстонию. Горький все устроил в короткий срок, и она не смогла устоять перед возможностью снова увидеть свою страну. «Ты же знаешь, что значит для меня Россия», – сказала Мура. Но почему же она не подождала Уэллса, зная, что он вскоре будет в России? По ее словам, она не могла рисковать, появляясь на людях вместе с ним в России. Мура отрицала, что ездила туда три раза, настаивая на том, что это была ошибка переводчика. «Ты мужчина, которого я люблю», – сказала она ему.

Уэллс хотел бы ей верить, но его искреннее доверие к ней, которое оставалось незапятнанным на протяжении четырнадцати лет, было уничтожено.

Но, как и с Одеттой, Уэллс не мог порвать с ней, как ему следовало сделать, и он знал это. Они разговаривали, ссорились, занимались любовью во время пребывания в Каллиярве, «но между нами была какая-то червоточина», – вспоминал Уэллс. Мура поехала в Таллин, чтобы проводить его. «Расставания и встречи любящих людей – она делает это превосходно».

Уэллс записал свои впечатления год спустя, летом 1935 г.[704] Они все еще не расстались. «Мы продолжали встречаться, потому что действительно не могли расстаться, – писал он. – Она упорно держалась». Он стал подозрительным и ревнивым, а Мура – осторожной. Он следил за всем, что она делала. Уэллс поехал и остался на какое-то время у Кристабель Аберконвей в Боднанте. «Мы все изменяем», – сказала ему Кристабель после того, как он обрушил на нее всю эту историю. На ее взгляд, женщины изменяют своим мужчинам по одной веской причине: «Не потому, что мы не любим вас, а потому, что вы такие неразумные существа, что не даете нам пережить то, что вы назвали бы жизнью, если бы мы этого не делали». Он бушевал, но Кристабель знала его лучше, чем он сам. «Держись за нее, Г.Д., и закрывай глаза, – сказала она ему. – Разумеется, вы любите друг друга. Разве этого не достаточно?»

Уэллс так не думал; он хотел либо ее всю – «с кожей и костями, нервами и мечтами» – либо ничего. Он больше не доверял ей. «Она, как ребенок, верит тому, чему говорит, – написал он, – и негодует, сильно негодует на недоверие. Теперь я не верю ни одному ее утверждению без подразумеваемых оговорок»[705].

Но он не мог ее отпустить, и они оставили все как было – иногда к ним возвращался дух их прежней счастливой дружбы, а в другие моменты они спорили, хлопали дверями и пулей вылетали из дома, но их снова притягивало друг к другу. Они отдыхали вместе в Марселе и проводили Рождество на вилле Сомерсета Моэма на Кап-Ферра, где Уэллса посетил взрыв творческого вдохновения. Он работал над киноверсией своего фантастического рассказа «Человек, который умел творить чудеса». Когда Мура отправилась назад в Англию без него, Уэллс стал встречаться с вдовой-американкой Констанс Кулидж, которая напоминала ему Муру. Эти две женщины вскоре встретились, и Мура «проявила пыл, и ей было забавно видеть», что Уэллс явно влюблен в другую женщину. Она поддразнивала его этим.

Однажды Уэллс увидел ее в слезах с телеграммой в руках. Она показала ему ее. Телеграмма была из Эстонии: Мики была серьезно больна. Уэллс сказал, что она должна немедленно лететь в Эстонию. «Ты рассердишься, если я уеду», – сказала Мура, готовая расплакаться.

«Ты никогда не простишь себе, если Мики умрет», – сказал он ей и помог собрать вещи.

Пока Мура была в Эстонии, он уплыл в Америку, где встретился с Рузвельтом и опубликовал статьи о его «новом курсе». По пути домой написал Муре ультиматум: «Либо ты полностью входишь в мою жизнь, либо уходишь из нее». Это было безнадежно, и Мура знала это. Всякий раз, когда он выступал с такими заявлениями и требованиями, она говорила ему в своей обиженной манере: «Почему ты пишешь такие жестокие вещи?» – и возобновляла их отношения с «неодолимым спокойствием».

Уэллс, конечно, не узнал, что именно Мура делала в России.

В мае 1934 г. она узнала, что сын Горького Максим умер, очевидно от воспаления легких. Он был поспешно захоронен на следующий день. Ему было всего лишь тридцать семь лет, и на вид он был в хорошей форме, тем удивительнее, что его свалила такая болезнь. Горький был опустошен и так и не отошел от этого удара[706]. Пытаясь не дать ему горевать о смерти сына, Сталин отправил его в речной круиз по Волге.

«Я очень нежно обнимаю тебя, – написала Мура Горькому из Лондона, – мой милый, мое самое драгоценное сокровище»[707]. Немедленно после этого она вылетела якобы в Эстонию, но на самом деле в Москву, оставив все еще простодушно доверявшего ей Уэллса. И очевидно, это был не первый раз, когда ей разрешали въезд и выезд из СССР, чтобы навестить Горького.