Дневники и письма комсомольцев - Катаева М. Л. Составитель
Запись в дневнике: «Все-таки меня тревожит то, что я многого не знаю. А то, что я знаю, как-то неглубоко. Начал учить испанский язык, немного овладел и уже обрадовался, почти перестал заниматься. И все это потому, что я убедил сам себя: на БАМе мне это не понадобится. Эта утилитарность способна погубить все. С завтрашнего дня берусь за язык всерьез. Очень трудно признаваться в собственных ошибках. Говорят, что в молодости это всегда трудно. Но я не собираюсь тратить свою молодость на преодоление ошибок. Это нужно делать быстро и решительно. Между прочим, еще раз убедился, что решительности мне не хватает. А ведь, собственно говоря, никаких серьезных трудностей пока у меня нет. Институт я бросил, по-моему, правильно: нечестно трудиться, если знаешь, что никогда не будешь хорошим инженером. В общем, так, и это окончательно: я отправляюсь на БАМ, потому что это сейчас главная стройка страны. Потому что я знаю, что я там нужен. Я ведь действительно всегда хотел быть там, где во мне нуждаются, где от меня что-то зависит. Все решено».
Запись в дневнике: «Странно, что так трудно решиться. Никогда не ожидал этого от себя. Но, когда я думаю о том, что хожу по большой и красивой квартире, вовремя обедаю и, в общем-то, на моем рабочем месте меня легко может заменить любой другой, а на БАМе каждый человек на вес золота, ведь стройка только что началась, я все больше понимаю — мое место только гам. И это без всяких романтических глупостей».
БАМ строят островным методом. Сперва выбрасывают десант. Десант на БАМе — дело трудное. Десант — дело добровольное. В распоряжении первых — только бензиновые пилы и топоры. И надо валить лес и закладывать поселок. Вся мощная техника, приданная магистрали века, приходит потом. Улькан — третий плацдарм Западного участка БАМа. Ивар был в том десанте.
Из письма домой: «…О том, что приехал сюда, я, конечно, не жалею. За это время я увидел столько, сколько никогда не узнал бы, находясь дома или посетив эти места туристом. За декабрь получу около шестисот рублей. Еще прошу прислать мне стихи Эйжена Вевериса. Только на русском языке. Хочу прочитать их ребятам».
Запись в дневнике: «Мне кажется, что очень легко назвать себя поколением строителей, созидателей… Нет ничего проще, не сделав ни одного усилия, причислить себя к этому поколению, а значит, и к предыдущим, к Фабрициусу, Эйдеману, к Рудзутаку… Гораздо труднее подтвердить это делом. Я еще не могу сказать, сумею ли я с полным основанием причислить себя к поколению строителей нового мира. Для этого ведь недостаточно совершить поступок. Для этого нужна жизнь…»
Из писем к родным: «Я скучаю по Риге, я давно не видел вас. Но если бы вы знали, как я рад, что приехал сюда, в Улькан. Здесь очень трудно, труднее, чем принято думать; тем, кто придет после нас, будет легче. Но первое и самое главное дело мы сделали: мы начали стройку».
«…Много работаем, здорово мерзнем, чуточку грустим по дому. Но, главное, каждый день мы видим, как растет Улькан. А это значит — мы делаем свое дело. Дальше будет еще лучше. Не легче — лучше. Вот увидишь, мама!»
Из письма другу: «Мне нравится здесь все: люди, тайга, работа и даже климат. Вот только вас, моих друзей, мне не хватает. А то бы посидели у костра, вспомнили бы Ригу, Гаую…»
Мне жаль тех, кто не был у Гауи,
Но я верю, что они побывают там,
Пусть все, кто мне дорог,
Приедут однажды на Гаую
И молча ее берегами пройдут,
И с нею они выйдут к морю.
Над Гауей увидят они облака,
На самом же деле —
Это мысли о красоте и добре.
Из письма домой: «Здесь трудно, но здесь есть тепло. В печке трещат дрова, и можно спать, читать, писать письма. Я думаю о тех, кто сейчас пробивает к нам зимник. Они идут днем и ночью. Я завидую им, им сейчас труднее. Я был счастлив здесь в самые тяжелые первые дни… Теперь мне все беспокойней — может, я куда-то не успеваю, может, где-то я могу быть полезней. Я знаю, к нам идут на помощь, они думают о нас, и я не могу не думать о них».
Запись в дневнике: «Мы говорим на восьми языках. И все мы говорим по-русски. Никому из нас не кажется это странным, ни одного спора не было в Улькане, где аргументом служило бы национальное происхождение, акцент, форма глаз. Никому и в голову не придет. Я всегда считал, что интернационализм — это высшее проявление человеческого гуманизма, это главное завоевание социалистического общества. Мне приятно слушать мелодию азербайджанской речи: два моих соседа вечерами вспоминают Баку, Каспий… А как поют украинцы! Я много раз слушал эти песни по радио, но понял только здесь, за тысячи километров от Украины, от Латвии, от Азербайджана. Я прямо чувствую, как мне возражают: стоило ли ехать так далеко, чтобы понять всем известные вещи. Я отвечаю: стоило! Потому что их нужно не только понять, но и почувствовать сердцем».
Из писем домой: «…В Улькане не холодно. Средняя температура — минус 15°. Иногда даже в феврале бывают «оттепели», когда столбик ртути поднимается до отметки минус 3°. Жизнь идет к весне. В Улькане уже около двухсот жителей».
«В столовой кассиров нет. Каждый приходит и бросает деньги в тарелку. Из кучи денег сам отсчитывает себе сдачу…»
«Можете сказать всем: да, на БАМе трудно. Но из-за трудностей из Улькана еще никто не убежал, и я не слышал, чтобы в других местах были случаи бегства».
Из письма к другу Янису: «Можно сказать, что я был свидетелем того, как вместо тайги вырос этот поселок. Теперь у нас работает отличная столовая с чудесным поваром Сашей Старченко, магазин. Стараемся держаться на современном культурном уровне. Здесь мы организовали интернациональный клуб «ЭРА». Это название, кроме прямого смысла, еще и расшифровывается: «Энтузиазм, романтика, актуальность». Интернационализм здесь понятие не отвлеченное — в одном Улькане, как у нас подсчитали, живут люди около тридцати национальностей. Создали и оркестр «Юхтинка». Но главное развлечение — танцплощадка «Крылечанка». Я, правда, на танцы не хожу. Не
