Сергей Есин - Дневник, 2006 год

Галкина Антонина, 1989, Москва.Ручку в руках держит. Мне кажется, это я читал раз двадцать. Школа, уроки, улица, музыка. Не выходит за рамки личного опыта. Видимо, хорошая семья. Для меня «мимо», но + —

Шульга Елизавета,1988, Москва. Жизнь ребят с окраины, полумаргиналов. Музыка, мир подростков, самостоятельность, конфликты с родителями. Много описательности, все довольно точно, неторопливое, как в 19 веке, повествование. «Да».

Малицкая Анна, 1983, Москва. «История жизни». Длинный, повествовательный, где жизнь и течение времени, рассказ. Почти ушедшая манера повествования. Это, конечно, чье-то родственное. Любопытные детали, есть характеры, и существует время и фон — предвоенное. Смущает «документация» — а не появится ли у автора еще один «родственный» объект, сможет ли он работать виныхманерах? «Да». +

Котиков Дмитрий, 1985, Москва.+ — Здесь некоторая набоковщина, усложненная рефлексия, толчется вокруг давно решенных вопросов и идей. Все это бесконечно скучно. Писать подобный текст еще можно, но читать — Боже упаси. Возможно, я не прав, допускаю.

Аксенов Петр, 1988, Бронницы.+. Да. Большой очерк о работе «поисковиков», раскапывающих места боев. Русские и немцы, кости, останки. Есть ужас и трагизм ситуации. «Да». +. Но без особого восторга. Не брат ли это Вани Аксенова?

Залесская Любовь, 1982, Москва. Холодная, рассудочная, интеллигентская проза много читавшего человека. Научить ее ничему нельзя. Отрава от Томаса Манна — брызжет. Все гладко, причесано, как у большинства наших писателей. Мне «нет», но пусть посмотрит кто-нибудь из мастеров.

Бабиков Павел, 1988Ю Москва. +. Очень наивное, но очевидно самостоятельное письмо. Рассказ про мальчика Рони и его друга, негритянского мальчика. Наркотики, смерть и т. д. Второй маленький рассказ — о солдате и его службе. Очень наивно, но есть какая-то внутренняя уверенность. — «Да»

Джинанян Наринэ, 1989, Москва

Скучно, вторично, не интересно. Ну, зачем писать повесть из жизни английского колледжа? Хотя о Турции интересней. Жизни колледжа не знает. Повествовательная, раздумчивая манера устарела. Мне — «нет»

Под вечер позвонила по сотовому телефону Л.М… На меня пришла жалоба на имя Фурсенко. Ее написал бывший советский офицер Анатлий Дьяченко, преподаватель кафедры литературного мастерства. Сколько раз говорил себе: не делай бескорыстно людям добро, отплатят.

Не исключено, что без моего выступления на Специализированном совете по защите диссертаций, когда я, правда, спасал честь мундира скорее В.И.Гусева, пропустившего слабую, с чертовщиной и буддизмом диссертацию о драматургии, как теоретическую работу. Анатолий Дьяченко, возможно, не не защитился бы без меня, не жил бы в Москве, не преподавал бы в институте. Я, конечно, не отрицаю, что и он седлал инсценировку моего роман, и сделал инсценировку по повести пьесы В.С… Но ведь не сделал главного, что я хотел, не создал ни теорию инсценировок, ни театра инсценировок преподавателей нашего института. Не сделал ни спектакля по Орлову, ни по Кирееву. С чего у нас начался конфликт? Он перестал работать со студентами. У него был свой театр, который на основе взаимности мы разрешили ему создать в институте.

Дьяченко пишет министру, что я «из чувства мести» за проигранные выборы… Ну, уж я-то их не проиграл. Выборы проиграл он сам, не явившись на выборы, где мог получить ноль голосов. Из чувства мести, пишет «офицер», я перевел его на 0,25 ставки, не даю набирать семинар. Но тогда вопрос. Где же ваш, Анатолий, семинар, который вы три года назад набрали? Никого вроде не выпускали, а куда же семинар делся? Анатолий занятый человек, у него нет времени придти на выборы, где он баллотируется на должность ректора. Но за все время, что он работал, я, может быть, только два раза видел его на заседании кафедры. Офицер преуспел в ином: он держит первое место среди преподавателей по жалобам в министерство. Не знаю, правда, как у него обстоит дело с анонимными доносами. За пять месяцев это уже вторая жалоба. Нет собственных в большой литературе пьес, романов, рассказов, но есть жалобы — творческая жизнь продолжается.

Мы набирали второй семинар драматургии, как некий семинар практики при театре. Но и помним, как после разгромного ученого совета, «уезжал» театр из института, разрушив и разломав все, что только можно.

Чуть-чуть высвободил свою душу, написав несколько этих слов, из-под гнета этих жалоб? Теперь, как всегда, жди, какие несчастья свалятся на голову бывшего «советского офицера», честолюбиво решившего, что он пролезет везде и заработает себе имя. Я-то теперь знаю, кто он такой!

В десять часов с минутами агентства передали об отставке Генерального прокурора Устинова. Я про себя отметил, что он бывший прокурор Сочи, а на таких местах простых прокуроров не бывает. Пожалел также наши хлопоты в Китае по проталкиванию его книги о гибели «Курска». Из Москвы нас подгоняли: скорее, скорее. Как человек умеющий выстраивать определенную цепочку отчетливо представлял, с чем эта торопливость была связана. Кого еще в демократическом государстве мы теперь срочно начнем проталкивать? 3–4 июля, суббота и воскресенье. Теперь уже не езжу на дачу в пятницу, а жду, когда С. П. съездит за своим сынишкой Сережей. Выехали из города около часа дня и по дороге слушали радио. По «Маяку» очень неглупая девушка Елена Щедрунова разговаривала с «политиками». Среди поседних был и Мигранян, который говорил об отставке Генерального прокурора. Целый час «политики» ходили вокруг да около. Как никогда у меня появилось ощущение их несвободы, боязни, конъюнктуры и даже некоторого стыда за Щедрунову. Так раздражают эти мелкие пересуды, кто куда, кого, куда выдвинули, кто, на что может претендовать. Это какое-то собрание сплетников. Правды ни о кремлевских перестановках, ни о причинах, побудивших Путина снять Устинова радиослушатели не узнали. У меня возникает и крепнет убеждение, что этот, очень борзой политик Путин, чтобы он не говорил, играет не за нас. Олигархи и крупные бизнесмены вот его товарищи, а может быть и предмет тайного восхищения. Приехали в Обнинск только часа в три.

Успел вечером посадить в теплицу помидоры и сразу принялся читать абитуриентов. Проснулся в три часа ночи, послушал, как замечательно поют предрассветные птицы, и опять принялся читать. Возникло ощущение, что, может быть, слышу этот птичий утренний концерт в последний раз. Не скрою события последних дней, жюри Большой книги, жалоба «советского офицера» сильно мешают, и жить, и нормально читать.