Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина
Северянин с трудом находил возможность публиковать составленные им новые поэтические книги. Так, в журнале «Русская книга» он дал объявление, что «имеет для издания следующие неизд[анные] ещё сборн[ики] стихов: “Миррэлия”, “Ручьи в лилиях”, “Соловей”, “Настройка лиры”, “Менестрель”, “Amores”, “Фея Eiole” (1920). Эти сборники могли бы составить т. VII—XIV собрания сочинений».
История издания сборника «Соловей» связана с пребыванием Северянина в Берлине, куда он вместе с женой, Фелиссой Круут, приехал 6 октября 1922 года. В письме Августе Барановой 23 октября 1922 года он сообщал, что встретил «много знакомых: Минского, Зин[аиду] Венгерову, худ[ожника] Пуни, Василевского (Небукву), Маяковского, Виснапу и др.».
Северянин вспоминал в 1940 году: «Уже в ту пору я ярко осознал пустоту, бессердечие и фальшь т. н. русской эмиграции, наводнившей столицу Германии. “Белые” издатели, которых было 32—33, выпускали всякую ерунду вроде Крыжановской-Рочестер и Брешко-Брешковского, стихи Агнивцева и Жак-Нуара, на лирику фыркали и оплачивали её жалкими грошами. <...> Маяковский и Кусиков принимали во мне тогда живое участие: устроили в “Накануне” четыре мои книги: “Трагедия Титана”, “Соловей”, “Царственный паяц” и “Форелевые реки”. Деньги я получил за всё вперёд, выпущено же было лишь две первых».
Выход в Берлине сборника «Соловей» возродил надежды поэта, особенно надежду на возвращение в Россию. Северянин вспоминал в «Заметках о Маяковском»: «Володя сказал мне: “Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь — домой”». Реальность этих надежд подтверждается письмом Северянина Августе Барановой 10 января 1923 года: «Осенью поедем в Россию». Сохранилось и письмо антрепренёра Ф. Е. Долидзе, сообщавшего о возможности выступлений в Москве. Тогда же, 24 января 1923 года, Северянин написал Маяковскому дружеское стихотворение, где говорилось о желанном сотрудничестве: «Ты мне побольше, поогромней / Швырни ответные стихи!»
В сборнике «Соловей» сохранились черты первоначального замысла — «Поэмы жизни». Так, начальное стихотворение «Интродукция» и заключительное — «Финал» подчёркивают единство композиции произведения и особенности его «раздробленного сюжета». Многие стихи определены автором как «главы» более крупного произведения, они сюжетно связаны («Тайна песни», «Не оттого ль?..», «Чары соловья», «Возрождение») или развивают последовательно одну тему («Сон в деревне», «Трактовка»). Более того, стихотворение «Высшая мудрость» было ранее опубликовано в альманахе «Поэзоконцерт» (1918) под названием «Поэма жизни: Отрывок 28-й». Оставляя замысел поэмы неисчерпанным, Северянин в стихотворении «Финал» пояснял: «Поэма жизни — не поэма: Поэма жизни — жизнь сама!»
Посвящение на титульном листе сборника «Соловей»: «Борису Верину — Принцу Сирени» — также связано с пребыванием Северянина в Берлине осенью 1922 года. Оно относится к поэту Борису Николаевичу Башкирову-Верину, который входил в окружение Северянина в 1915—1918 годах. В письме Августе Барановой от 22 июня 1922 года Северянин пояснял: «Я произвёл Эссена, Башкирова и Правдина в принцы — Лилии, Сирени и Нарциссов. Они заслужили это — они слишком любят искусство».
Борис Башкиров был в эмиграции дружен с композитором Сергеем Прокофьевым, вместе с которым приезжал в октябре 1922 года в Берлин, встречался с Северяниным. Об этом упоминает Северянин в письме Барановой от 23 октября 1922 года:
«Мой верный рыцарь — Принц Сирени — поэт Борис Никол[аевич| Башкиров-Верин — 8-го приехал из Ettal (около Мюнхена), — где он живёт с композитором] С. Прокофьевым, — чтобы повидаться со мной. Он пробыл в Берлине 8 дней, и мы провели с ним время экстазно: стихи лились, как вино, и вино, как стихи». В память этих встреч было сделано посвящение книги Борису Верину. Ему также адресованы стихотворения «Борису Верину» (Вервэна) и «Поэза принцу Сирени» (Фея Eolie).
Одно из центральных стихотворений книги «Соловей» — «Слава» — написано в связи с избранием Северянина королём поэтов и воспринималось как «автоода», как пример самовосхваления. Так, в цитированной рецензии на книгу «Соловей» Александр Бахрах с иронией отмечал: «...и падал Фофанов к ногам!., (бедный Фофанов!). Для нового издания всё это даже не перечёсано заново; старый, довоенный фиксатуар так и лоснится со страниц книги».
Между тем, как отмечалось выше, поэт почти не преувеличивал реальность, но возражать критикам не хотел, повторяя: «Виновных нет: все люди правы, / Но больше всех — простивший прав!» Им отмеченные знаки внимания действительно были. Любовь Константина Фофанова к молодому поэту видна в многочисленных стихотворных и прозаических посвящениях. О том, как Николай Гумилёв оказался у дверей Северянина и не был им принят «ввиду ветрооспы», также хорошо известно. Для Николая Клюева в период «Бродячей собаки» был свойствен такой стиль поведения — недаром его называли «ладожским дьячком».
Тем не менее «двусмысленная слава» сопровождала Северянина и после завоевания титула короля поэтов. Константин Мочульский писал: «Игорь Северянин — гений a priori. Обычно поэт предоставляет критике оценивать свои достоинства... Северянин сначала построил монумент своей гениальности и славе, а потом стал писать стихи».
Новые мотивы в стихах поэта отмечал Михаил Струве: «...гораздо лучше, сойдя с философских ходуль и прекратив жеманные причитания на социальные темы, Игорь Северянин скользит по поверхности или делает иронически-насмешливые картинки действительности».
Участник выступлений в «Кафе поэтов» Аристарх Гришечко-Климов вспоминал: «Игорь Северянин, этот непревзойдённый в своё время поэт — мастер искусной эротики, в стихах и поэмах самовосхваляющего стиля показывался здесь под видом пролетария, в форме призывника, в простых сапогах, с целью предупреждения преждевременного забвения читателем своего имени».
«...Я — лирический ироник», — признавался Северянин. Одновременно с книгой «Соловей» он продал издательству «Накануне» рукопись «Изборника II»: «Царственный паяц (Сатира и ирония)», который не был напечатан. Размышляя об особенностях иронического мироощущения, Александр Блок в статье «Ирония» писал, что «самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь — сродни душевным недугам и может быть названа “ирония”. <...> Кричите им в уши, трясите их за плечи, называйте им дорогое имя, — ничто не поможет. Перед лицом проклятой иронии — всё равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба».
