Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Неожиданно для меня и для всех окружающих все изменилось. Подготовлялась эта перемена незаметно для меня отцом, по-видимому, в течение довольно продолжительного времени.
ГЛАВА III
Подготовка к поступлению в гимназию • Борьба против этого в семье • Вступительный экзамен • Полтавская гимназия в 1875 году • Классицизм как предмет политического спора • Директор Шафранов; его славянофильство • Первые годы в гимназии • Искание заработка в качестве репетитора и учителя • Лето на уроке в деревне • Пятнадцатый год жизни • Общение с товарищами по гимназии • Приезжие экстерны
Меламедский заработок отца был далеко не достаточен для содержания многочисленной семьи, борьбы с болезнью матери и лечения хворающих маленьких детей. Нужен был постоянный заработок. Отцу повезло. К нему почувствовал расположение владелец дома, в котором мы жили, и, уезжая из Полтавы, этот владелец сдал отцу в аренду весь двор со всеми строениями. Квартиры сдавал уже отец в субаренду. От этой операции отец получил выгоду в виде даровой квартиры и 200–300 рублей в год. Один из флигелей в усадьбе занимал старик Сливицкий, присяжный поверенный, очень почтенный человек, бессемейный. При нем жила в качестве заведующей хозяйством пожилая полька, его родственница, с дочерью, ученицей гимназии. Это были первые христиане, с которыми я встретился. Мать и дочь меня полюбили и всячески выказывали свое расположение ко мне. Отец мой подолгу беседовал как со стариком присяжным поверенным, так и с его родственницей. По-видимому, этими беседами и внушена была отцу мысль и придана была смелость совершить казавшийся немыслимым переворот: был приглашен ученик 8-го класса, один из немногих тогда евреев-гимназистов (Островский, впоследствии известный врач в Ялте), который стал меня обучать по всем правилам искусства грамматике и арифметике. Это было в начале весны, после Пасхи. Вскоре Островский был заменен другим гимназистом 8-го же класса, Шеболдаевым. Белокурый юноша, чрезвычайно симпатичный, внушил мне большую к себе любовь, и этому обстоятельству, а не его педагогическим талантам я обязан тем, что за четыре месяца я оказался вполне подготовленным по всем предметам, не исключая латинского языка, за два класса гимназии, превосходно знал русскую грамматику, без ошибок писал под диктовку; курс арифметики и умение решать самые сложные задачи не представляли для ученого талмудиста, конечно, никаких затруднений. Но трудно было мне, не говорившему до того по-русски, за несколько месяцев овладеть русскою речью. Я бегло читал, но не умел делать надлежащих ударений. Занимаясь с названными учителями, я, однако, не прерывал обычных своих талмудических занятий, и мой образ жизни с внешней стороны не подвергся никакому изменению. Намерение отдать меня в гимназию было тайной отца. И только за короткое время до вступительных экзаменов, происходивших в августе, отец стал заниматься раздобыванием для меня из Мира метрики; а так как ее не существовало, то пришлось заменить ее обычным в то время удостоверением нескольких старожилов местечка о том, что они-де твердо помнят, что «31 января (4-й день Шеват 5623 г.) 1863 года у Шаи-Боруха Слиозберга, от законной жены его Эсфири Нохим-Давидовны, урожденной Ошмянской, родился сын» и что они «были приглашены на обряд обрезания, при котором наречено было ему имя Генох». Трудности представляло получение увольнительного от Налибокского мещанского общества свидетельства, то есть свидетельства о том, что по приговору общества я увольняюсь из мещан и не встречается препятствий к поступлению в учебное заведение. Таким образом замысел отца был обнаружен. Началась титаническая борьба налибокского дедушки и других родственников против отца. Происходили бурные объяснения. Оплакивали мое будущее вероотступничество, грозили Божьими карами, взывали к совести отца и умоляли не губить еврейскую душу, не лишать Израиля будущего светоча Торы. И, наконец, указывалось на материальное разорение, так как нельзя себе было представить совмещение звания «отца гимназиста» со званием меламеда. Но ничто не могло повлиять на решение отца, несмотря на обычную его податливость влиянию деда. Помню, что он приводил в пример бывшего тогда во всей славе среди евреев покойного И.Г. Оршанского: он, хотя родился в Екатеринославе, но происходил из семьи, принадлежавшей к полтавским старожилам, и, конечно, только поэтому полтавские евреи имели представление об Оршанском. Говорили, что это знаменитейший писатель, и с благодарностью констатировали, что свой талант и ученость он посвящает евреям, защищая свой народ против притеснений и бесправия. Отец давал торжественные обещания, что мое поступление в гимназию не отразится на моей набожности; что, благодаря незадолго перед тем изданному распоряжению, евреи-ученики гимназии могут, по желанию, быть освобождаемы от письменных работ по субботам; что мои занятия Талмудом если и будут сокращены, то не прекратятся совсем, что не пропущена будет ни одна суббота без того, чтобы я не ходил в синагогу к первой очереди молитвы, оканчивающейся до начала занятий в гимназии, то есть к 9 часам утра; что я не буду нарушать субботнего отдыха ношением книг в гимназию и т. д. Еще до конца Ильинской ярмарки отец, уверенный, что я выдержу экзамен, со значительными для себя лишениями израсходовался на закупку синего сукна для моего гимназического мундира и серого для шинели, — на ярмарке мануфактура стоила дешевле.
Наступил наконец день 7 августа, когда происходили в полтавской гимназии вступительные экзамены. Ему предшествовала бессонная ночь, проведенная в мечтаниях о предстоящей новой жизни. Помню трепет, охвативший меня, когда я предстал перед директором гимназии Шульженко, изящным, сравнительно молодым человеком. Меня ввели в актовый зал. Я в первый раз в жизни увидел такое большое помещение, на меня произвели большое впечатление портреты царей во весь рост, до того мною никогда не виданные. Сновали, внушая страх, учителя в вицмундирах. Когда я стал отвечать на задаваемые экзаменаторами вопросы, мне казалось, что сами цари с портретов устремляют на меня свои пытливые взоры. Несколько успокаивало меня присутствие в зале учителя немецкого языка Л. К. Кана, который жил в доме, арендуемом моим отцом, и был поэтому мне знаком. Кан был крещеный еврей из Курляндии, человек большого
