Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
«Христос воскресе».
Б. Суворин
Газета на тачанке[129]
Оглядываясь на длинный и столь разнообразный, пройденный мной за сорок лет моей газетчины путь, я с гордостью и часто со сжиманием сердца отмечаю в своем одиночестве те взлеты и те спуски, по которым шла кривая моей газетной работы.
Мне кажется, что я могу говорить о гордости. Едва ли кто из моих собратьев-газетчиков, а тем более редакторов, может отметить в своей автобиографии (если допустить мысль, что настоящий газетчик способен написать автобиографию) столько разнообразия в своем прохождении газетной службы.
В своей книге «За Родиной», посвященной незабываемому Первому Кубанскому походу – нашему во много раз славнейшему Анабазису, так и не нашедшему своего Ксенофонта, – одну из глав я назвал «От чердака до подвала». Да, действительно, в моей работе я прошел через все этажи и через всякие условия, иногда кажущиеся невероятными. Работал я и в превосходных условиях, так сказать в «бель-этажах» Петербурга и Москвы, но взлетал до чердака (Новочеркасск) и низвергался до грязного темного подвала (Новороссийск).
Однажды в Шанхае мне пришлось писать свой «День за днем» в то время, как над моей головой китайцы-рабочие, присланные неумолимым кредитором, разбирали крышу, и я видел в открытые окна падавшие кирпичи и черепицы. Все это было, и взлеты, и низвержения, слышу и грохот падающих кирпичей и черепиц, но все это теперь подоткнуто для меня очаровательной дымкой сладких воспоминаний и какой-то нежностью.
Об одном из таких редких случаев моей газетной практики предложил мне рассказать редактор «Часового» В. В. Орехов[130], который дружески захотел отметить в своем журнале минувшую сороковую годовщину моей газетной работы.
Как-то на походе, когда мы под начальством генерала Деникина, после Екатеринодара и гибели генерала Корнилова, возвращались на Дон и вышли, после подвига генерала Маркова под станицей Медведовской, из готового сомкнуться большевистского кольца и продвигались на север более или менее свободно, меня вызвал к генералу М. В. Алексееву его адъютант, мой большой друг ротмистр А. Г. Шапрон дю Ларрэ.
Было это в одной из богатых станиц – Ильинской, Успенской или другой. Генерал сообщил мне, что в обозе Кубанской Рады, следовавшей за нами, нашлась типография! Много было неожиданностей на нашем походе, но такой я себе представить не мог и не сразу поверил этому известию.
– Да, – сказал Михаил Васильевич, – нашлась типография. Пойдите примите ее. На одной из следующих стоянок мы начнем печатать «Полевой листок Добровольческой армии», редактором которого назначаю вас.
Я поблагодарил за честь и по пыльной улице, во время дождей обращавшейся в невылазное болото, пошел искать таинственную типографию. Как это ни было маловероятно, но она действительно существовала, эта типография, при ней был даже штат – заведующий ею, наборщик и его помощник-тискальщик, он же и возница, так как типография имела в своем распоряжении тачанку и пару коней.
Инвентарь был оригинальный. Небольшой печатный станок вроде тех, которые можно видеть на памятниках пионеров книгопечатания – Гутенберга или дьяка Ивана Федорова в Москве у Театрального проезда. Конечно, при этом в значительно уменьшенном виде. Был и шрифт. Было его немного, но был он весьма разнообразен и по размерам и по фасону. Некоторые буквы были только заглавного шрифта, другие очень мелких шрифтов, а некоторых букв было в обрез.
Вопрос о бумаге был разрешен по-военному. С преображенцем капитаном Зейме мы реквизировали ее в лавках станицы. Это была первая реквизиция в моей жизни, и дала она также оригинальные результаты. Бумага была столь же разнообразна, как и шрифт. Белой было очень немного, и мы ее берегли для номеров, предназначенных для начальства. Другая была коричневая и разных цветов радуги.
За материалом для газеты дело не стало, и действительно на следующей стоянке вышел № 1 «Полевого Листка Добровольческой армии». Газета была невелика – немногим больше страницы «Часового» – причем текста в ней было вдвое меньше из-за оригинальности шрифтов, что придавало строчке вид, похожий на частокол. Судите сами. Рядом с заглавным «П» помещалось крошечное «о», а «Ж» и «Ш» так и распирали строчку.
С первой моей статьей сразу вышло недоразумение. Наборщик был ею возмущен. «Так нельзя, господин Суворин. В вашей статье слишком много буквы «С». Я вам говорил, что у нас ее мало и надо быть с ней экономнее, а вы наставили ее почем зря». Но как-никак я был счастлив и с наслаждением дышал запахом типографской краски. Прелесть этого запаха для меня не могли бы заменить все ароматы Аравии, как говорит леди Макбет.
Но главное было достигнуто. «Полевой Листок» вышел, и я с гордостью увидал под ним подпись: «Редактор Бор. Суворин». Нашлась и буква «С» для этого!
Успех наш был большой. Вы подумайте только о том, что с самого начала похода, то есть с 9 февраля, мы не видели ничего похожего на газету, кроме изредка попадавших нам большевистских полуграмотных листков, сообщавших о том, что «кадетские банды» (это наша Добровольческая армия) раздавлены, рассеяны и вскоре окончательно будут уничтожены. И вдруг какая ни на есть своя газета, в которой даже есть статья, где говорится о вере в победу, в воскресение Родины и о наших победах.
Те самые люди, которые дали эти победы своими подвигами и своей кровью, читали эту крошечную статью как что-то совершенно новое для них, как откровение. Листок ходил из рук в руки, из-за него ссорились, его даже выкрадывали и прятали вместе с образками и самыми дорогими воспоминаниями. Я сам долго носил при себе этот полуистлевший коричневый листок.
Так вышли еще два номера моей газеты на тачанке, а в конце апреля, под самую светлую заутреню, в станице Егорлыцкой на Дону загоралась новая заря победы и вспыхнули такие надежды, что в их пожаре сгорел бедный маленький «Полевой Листок», со своими строчками, похожими на частокол, с маленьким «о», пузатым «Ж» и бедной бесприданницей, буквой «С».
Больше семнадцати лет прошло с тех пор. Мои газеты выходили под разными и даже далекими заморскими небесами, но этот действительно полевой листок, появившийся и исчезнувший в кубанских степях, все так же мне дорог, и я не могу от всей души не поблагодарить редакцию «Часового», давшую мне возможность вспомнить этот давно забытый листок из истории моей взбаламученной жизни.
