Нестор Котляревский - Николай Васильевич Гоголь. 1829–1842. Очерк из истории русской повести и драмы

Вопрос о том, как Гоголю пришел на ум сценарий «Ревизора», неоднократно останавливал на себе внимание биографов и исследователей. Сам Гоголь говорил, что он получил сюжет «Ревизора», равно как и «Мертвых душ», от Пушкина. Пушкин, действительно, рассказывал своим друзьям об одном авантюристе, который в городе Устюжне выдал себя за ревизора и обобрал доверчивых чиновников. Известно также, что самого Пушкина – в бытность его в Нижнем Новгороде – приняли за секретного ревизора, который под предлогом будто бы собирания материалов для истории пугачевского бунта объезжал восточные окраины. Гоголь, конечно, знал об этом.

С другой стороны, исследователями подобрано было немало параллелей, говорящих о бесспорном сходстве «Ревизора» с некоторыми старыми комедиями нашего репертуара. Указывались аналогии даже в комедиях XVIII века, говорилось, что «Ревизор» был просто списан с комедии в стихах какого-то Жукова: «Ревизор из сибирской жизни 1796» (комедии, которую никто пока еще не видел), наконец, всего больше было разговоров о совпадении содержания «Ревизора» с фабулой уже известной нам комедии Квитки «Приезжий из столицы». Совпадение, действительно, бросается в глаза, и комедия Квитки, рукопись которой ходила по рукам в конце 20-х годов, могла быть известна Гоголю, хотя наш автор хранил о произведениях Квитки и о нем самом упорное молчание и нигде не обмолвился словом о своем знакомстве с ним. В последнее время г. Волковым было произведено очень тщательное и остроумное сличение обеих комедий и в результате получился целый ряд аналогий в характерах, словах и комических положениях, в особенности заметных в первоначальной редакции «Ревизора»[186]. Исследователь пришел к выводу, что Гоголь не только читал комедию Квитки, но и пользовался ею при сочинении «Ревизора». Едва ли, однако, можно допустить, что наш автор пользовался комедией Квитки именно при сочинении «Ревизора»; стоит только сравнить естественность в развитии действия в «Ревизоре» с совершенно водевильной неестественностью этого развития в комедии «Приезжий из столицы». Но этим не устраняется возможность предположения, что Гоголь удержал в своей памяти сценарий «Приезжего», когда задумывал «Ревизора» и впервые набрасывал его на бумагу. Но и против этого предположения можно выдвинуть другое, одинаково вероятное, а именно, что самый сюжет – приезд мнимого ревизора в город – обязывал всех, кто брался за эту тему, держаться одного плана в рассказе, т. е. говорить об ожидании ревизора, дать характеристики всех высших чиновников уездного города, перечислить их проступки против службы, изобразить их робость и ухаживание за мнимым начальником, показать, как в этом мнимом начальнике нарастает нахальство и самоуверенность, и закончить, наконец, рассказ разоблачением личности приезжего и изображением переполоха, который это разоблачение вызвало среди всех одураченных. При таком обязательном сценарии (обязательном, потому что самом естественном) совпадения в общем плане всех таких рассказов о ревизорах были неизбежны, и вопрос о зависимости одного рассказа от другого этим устраняется. Наконец, можно предположить, как недавно было сделано, что ввиду часто повторявшихся в русской жизни случаев, подобных описанному в комедии Гоголя, сложился вообще бродячий анекдот о самозванном ревизоре и одураченных им провинциальных чиновниках. Весьма возможно, что и Гоголь, и Квитка, и другие обработали один из подобных рассказов, чем и объясняется то сходство, которое замечается в их комедиях[187].

Ввиду всех этих соображений вопрос о зависимости «Ревизора» от предшествующих ему однородных по замыслу комедий должен остаться открытым; и каждый признает, что он имеет совершенно второстепенное значение в истории творчества нашего автора. Важна не фабула, важна ее литературная обработка и смысл, вложенный в нее писателем, а художественное выполнение «Ревизора» принадлежит нераздельно нашему автору, как и оригинальный смысл, который таится в его комедии.

О «Ревизоре» как о художественной комедии много говорить не приходится; всякий раз, когда на нее смотришь, убеждаешься в том, насколько цельны, законченны и жизненны ее типы; удивляешься также и той простоте и естественности, с какой развертывается действие обыденное, несложное и вполне вероятное.

Если же при всех этих достоинствах пьесы как жизненной картины она со сцены иногда производит впечатление легкой комедии с карикатурным оттенком, то вина в этом не Гоголя, а актеров и режиссера.

Гоголь отлично понимал, с чьей стороны грозит его комедии опасность, и он неоднократно и в письмах, и в отдельных заметках давал разного рода наставления, как его пьеса должна играться, и из всех этих слов видно, что первое требование, которое он ставил актеру, было естественность и правдоподобие. После первого же представления «Ревизора», которое, кажется, в этом отношении сошло далеко не благополучно, у Гоголя явилась мысль поделиться с актерами кое-какими мыслями о том, как должно исполнять вверенные им роли. Эти мысли Гоголь привел в систему не сразу; часть их он высказал тогда же в своих письмах, потом развил их в 1841 году в «Отрывке из письма, писанного автором вскоре после первого представления „Ревизора“ к одному литератору»[188], затем в особом «Предуведомлении для тех, которые хотели бы сыграть, как следует, „Ревизора“», и, наконец, в комедии «Театральный разъезд после представления новой комедии», которой он заключил первое полное собрание своих сочинений (1842).

В этих двух отрывках и в «Театральном разъезде» сам автор истолковал нам свою комедию, дал полную характеристику почти всех ее действующих лиц и намекнул довольно ясно на основную ее идею. Позднейшей критике немного пришлось добавить к этим авторским словам, которые, к сожалению, не были изданы одновременно с комедией или непосредственно после ее представления и потому не могли предотвратить многие кривые толки и помочь публике разобраться в первом впечатлении, вынесенном из театра.

Воспользуемся этими указаниями Гоголя для определения художественной и идейной стоимости его комедии. Хоть эти указания и даны пять лет спустя после того, как «Ревизор» был написан, но мы не допустим никаких анахронизмов, если предположим, что и в 1836 году Гоголь имел сказать то же, что сказал в 1841 и 1842 годах. Такое предположение потому допустимо, что в частной переписке нашего писателя, относящейся к эпохе постановки «Ревизора», он, действительно, высказывает вкратце то, что в «Отрывке» и в «Предуведомлении» им развито более подробно.

«Больше всего надобно опасаться, чтобы не впасть в карикатуру, – писал Гоголь в „Предуведомлении“. – Ничего не должно быть преувеличенного или тривиального даже в последних ролях. Напротив, нужно особенно стараться актеру быть скромней, проще и как бы благородней, чем как на самом деле есть то лицо, которое представляется. Чем меньше будет думать актер о том, чтобы смешить и быть смешным, тем более обнаружится смешное взятой им роли. Смешное обнаружится само собою именно в той серьезности, с какой занято своим делом каждое из лиц, выводимых в комедии… Умный актер, прежде чем схватить мелкие причуды и мелкие особенности внешние доставшегося ему лица, должен стараться поймать общечеловеческое выражение роли». В этих словах – вся оценка «Ревизора» как художественного памятника. Автор потому так горячо заступался за «общечеловечность» своих типов и потому требовал от актера такой выдержки и отказа от всякого подчеркивания эффектов, что он был сам твердо убежден в том, что им создана истинно реальная комедия, в которой на первом плане стоит не та или другая цель автора, не то или другое господствующее чувство, желание или страсть действующего лица, а оно само, это действующее лицо – живое, со всеми признаками живого человека, т. е. с целой суммой чувств, мнений и стремлений. И в самом деле, если ближе присмотреться ко всем лицам комедии, то ни в одном из них мы не заметим какой-либо господствующей черты характера, которая превращала бы это лицо, как это было правилом для старых комедий, в носителя какого-нибудь определенного понятия или чувства. Вот почему ни одному из действующих лиц «Ревизора» нельзя наклеить ярлыка на лоб и переименовать его в какого-нибудь Кривосудова, Кожедралова, Хапалкина, Пустолобова или иных; перед нами все люди, от первого до последнего, и с ними на сцене творится то, что могло всегда с ними случиться в жизни.