Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

– Если у них такая цель, – ответила я, – то я не собираюсь ехать. Если статья опубликована, они прочли ее. Мне нечего в ней подправлять. Я написала то, что думаю по итальянскому вопросу с того момента, как он возник.

Теперь я поняла всю их стратегию. С тех пор как я начала писать для итальянских социалистических газет, они сначала попытались склонить меня поехать в санаторий в надежде на то, что это нарушит мою связь с итальянцами. Когда этот ход не увенчался успехом, они захотели заполучить меня в Москву. Мое здоровье, предлагаемая ими работа были лишь предлогом.

Это была моя последняя беседа с каким бы то ни было официальным представителем большевистского правительства. В августе я получила парочку телеграмм от русских коммунистов, проживавших за границей. Они хотели, чтобы я знала: они считают меня самой преданной и последовательной революционеркой. Это заставило меня размышлять над тем, что произошло. Несколько дней спустя я увидела экземпляр «Правды», в котором был напечатан указ об исключении меня из Коммунистической партии за меньшевистский подход и мое сотрудничество с «фашистской газетой». Я никогда не принадлежала ни к одной меньшевистской организации, а «фашистской газетой» была «Аванти», на штаб-квартиру которой фашистскими чернорубашечниками уже в третий раз было совершено нападение с поджогом!

В этой же газете содержалась статья некоего Ярославского[13], который стал специалистом по обличению и опорочиванию людей по указке Центрального комитета. Я была первой из ведущих членов партии, которых ему было приказано обличить. Вторым стал Троцкий; третьим – сам Зиновьев!

В то время исключения из партии принимались очень серьезно. Мое дело было первым случаем, касающимся всемирно известного революционера. Поэтому было необходимо обнародовать указ, который делал вопросы и ответы излишними. В этом указе утверждалось, что мое членство в партии было заблуждением, ошибкой с самого начала и позором для партии.

Когда я приехала в Австрию, руководители социал-демократов очень сердечно отнеслись ко мне. Я дала им понять, что никогда больше не вступлю ни в какую социал-демократическую партию. Я считала, что социал-демократия больше никогда не вернет себе свою былую силу, так как условия, сделавшие когда-то этот тип партии необходимым, исчезли. Я восхищалась движением в Австрии и испытывала большую симпатию к его руководителям, но не участвовала в его работе, за исключением того, что время от времени выступала с речами о фашизме или принимала участие в неофициальных дискуссиях.

Восхождение Муссолини к власти и победа чернорубашечников в октябре 1922 года были ужасным ударом, но, несмотря на рассказы о зверствах в отношении членов и руководителей итальянского рабочего движения, которые доходили до меня ежедневно, я не верила, что наше движение можно сокрушить. Пока оно может действовать, я знала, что оно нанесет ответный удар. Когда убийство социалиста Джакомо Маттеотти в 1924 году вызвало негодование даже зарубежной капиталистической прессы, все еще казалось, что рабочие в других странах мира должны увидеть, что это не отдельное явление, и они должны каким-то образом прийти на помощь своим итальянским товарищам. Именно в это время моей вере в большевизм был нанесен последний удар. После убийства Маттеотти Муссолини практически подвергся бойкоту со стороны большинства иностранных посольств в Риме. И тем не менее через месяц после этого события он был приглашен на обед в российское посольство. Газеты опубликовали фотографию Муссолини и его друзей, сидящих под портретом Ленина с серпом и молотом в советском посольстве в Риме!

В те годы в Вене у меня была возможность наблюдать начало австрийской трагедии, которая случилась в 1934 году. Пока рабочие и их вожди-социалисты занимались восстановлением того, что уничтожила война, правящие классы Австрии оставались сравнительно безразличными к росту их численности. Но как только им удалось изменить финансовую ситуацию и решительно взяться за экономические и социальные реформы, вследствие которых буржуазия должна была платить более высокие налоги, положение сразу же изменилось. Это был зародыш реакционного недовольства. Почему они должны платить больше за билеты в театр или на концерт ради того, чтобы трущобы можно было заменить образцовыми квартирами? Почему домовладелец должен терпеть конкуренцию со стороны недорогих квартир, находящихся в муниципальной собственности? А эти ужасные забастовки! Пока рабочие умирали в окопах, а их жены и дети без жалоб сносили голод и лишения, все было хорошо. Но когда те, которые выжили в этой бойне, потребовали более достойного уровня жизни, с «мятежниками» стали обращаться скорее как с врагами, чем как с патриотами.

Австрийские социалисты в то время считались духовными вождями всемирной социал-демократии. В их рядах был такой выдающийся теоретик, как Отто Бауэр, такие руководители, как Брайтнер и Даннеберг, такие педагоги, как Глокель, такие превосходные журналисты, как Аустерлиц, такие активисты, как мэр Вены Карл Зайтц, который на протяжении нескольких десятилетий был самым любимым деятелем в стране. В партии были дисциплинированные рядовые члены, не имеющие себе равных в какой-либо другой политической организации в Австрии. Эти мужчины и женщины обладали непоколебимой верой в свое дело и своих вождей, от которых их не отделяли никакие бюрократические преграды.

И все же эти вожди не знали, как использовать этот замечательный инструмент – человеческую энергию. И хотя они считали, что совершенно отличаются как от немецких социал-демократов, так и от коммунистов, их движение ожидала та же судьба, что и движение в Германии.

Со смертью Виктора Адлера Отто Бауэр стал выдающимся вождем партии. Во время войны Бауэр попал в плен и провел некоторое время в Сибири. После короткого пребывания в послереволюционной России Бауэр вернулся в Австрию и стал главным марксистом Второго интернационала, авторитетным глашатаем его левого крыла. Его письменные работы были блестящими и убедительными, но казалось, что нет связи между его мастерским приложением диалектического метода, его мудрым анализом прошлого и современными событиями и ситуациями, в которых он был ведущей фигурой. И хотя он был горячим другом рабочих, он не был вождем для исторического периода, когда стратегия так же необходима, как и научная трактовка. Его способности тактика поглощались его парламентской деятельностью, тем, что французы называют «парламентской кухней».

Австрийские рабочие стали все больше полагаться на политическую силу своей партии и все меньше – на действия самого класса. Отто Бауэр был и движущей силой, и жертвой этой ситуации. Одной вещью, которую он написал, как мне показалась, слабее своих собственных возможностей, было его объяснение австрийской трагедии уже после того, как она произошла. Я ожидала от него глубокого и мужественного признания ошибок своей партии с самого начала фашистского движения в Австрии. Вместо этого он дал официальный отчет о шагах, предпринятых представителями социалистов, чтобы прийти к соглашению с другими партиями и с Дольфусом[14]. Это были факты в газетном пересказе – скорее, результат ситуации, нежели анализ. От руководителя потерпевшего поражение движения можно было бы ожидать чего-то, что просветило бы тех, кто должен учиться на таких поражениях. Бауэр был слишком дипломатом и партийным функционером, чтобы сделать такое признание. Ну а также все мы, участники движения, у которого так много врагов и перед которым стоит так много препятствий, связаны сильным чувством солидарности с нашими товарищами-рабочими. Но приходит время, когда такое чувство означает отсутствие солидарности с самим рабочим классом.