Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
Автомашина исчезла за поворотом улицы, а я поспешил догнать товарищей, так как другого выхода не было. К счастью, они не ушли слишком далеко. Вскоре возле нас остановилась немецкая легковая автомашина, из которой вышел водитель, поприветствовавший нас по-русски словами «Добрый вечер!». Далее он пытался объясниться со мной по-польски, но я попросил его перейти на немецкий язык.
Оказалось, что он поляк, работавший в деревне под Дрезденом у немецкого хозяина. Вместе они отправились в эвакуацию, а сегодня он оставил эту семью и хочет на машине вернуться в деревню, чтобы потом уехать на родину в Польшу. Он опасался, что русские солдаты отнимут машину, поэтому попросил составить ему компанию до Дрездена, считая, что русские не посмеют отнять ее у своего солдата в военном обмундировании. Кроме меня он обещал захватить и товарищей, но в машине могли уместиться еще только три человека. Толя Шишов сразу отказался, сказав, что остается с Аней маленькой, но обе другие наши девушки очень не хотели разлучаться с нами. Пришлось все же не поддаваться их слезам и оставить их на попечении Шишова.
Когда мы стали подъезжать к городку Грженско, двое красноармейцев, видимо регулировщиков, остановили машину и спросили, кто мы и куда едем. Я ответил, что везу раненого военнопленного и его двух товарищей. Они посочувствовали Саше, пожелали доброго пути и отпустили нас. Затем мы доехали до пограничного пункта Шмилка, где с нами произошло почти то же самое, что и в Грженско. Но здесь перед нашим отъездом один из солдат вдруг снял с моей головы артиллерийскую фуражку, примерил ее на свою голову и предложил: «Махнемся на мою пилотку?» Пришлось согласиться и получить взамен выгоревшую от солнца и загрязненную потом и пылью красноармейскую пилотку. А на третий раз нам и вовсе не повезло. Недалеко от Кёнигштайна мы опять встретились с группой военных, но они не стали слушать никаких моих объяснений, а просто выгнали нас всех из машины и выбросили наши вещи, а сами сели в нее и выехали в обратном направлении.
Поляк, пожелав нам всего хорошего, покинул нас, скрывшись за домами, стоявшими недалеко от шоссе. Мы доковыляли до ближайшего дома, заметив в его окне огонек свечи. Через окно я увидел, что хозяин дома хлопочет возле большой кухонной печки. Мы громко постучали, и он впустил всю нашу компанию.
Я поприветствовал хозяина и попросил разрешения переночевать у него. А еще я попросил покормить нас, чем может, но ничего, кроме картошки, у него не оказалось. Пока картошка варилась, я выслушал жалобы хозяина: русские все у немцев отнимают, а еще хуже – насилуют женщин, даже девочек, постоянно требуют спиртного и ходят пьяными, как будто ничего лучше на свете не существует. Немцам приходится голодать. Я пытался возразить хозяину, что так же поступали немецкие военные с населением на оккупированных территориях.
Наконец мы поели картошки, и хозяин, пожелав нам спокойной ночи, ушел. Вдруг дверь кухни открылась, и к нам ввалился вооруженный пистолетом пьяный пехотный старшина. Без каких-либо приветствий незваный гость уселся на стул и заорал на нас: «Кто вы такие? Что тут делаете?» Ответил Андрей: «Мы бывшие пленные, остановились здесь на ночлег». И тут же старшина, вытащив из кобуры пистолет, «уточнил», кто мы такие: «Вы предатели Родины, изменники! Мы проливали на фронте кровь, а вы отсиживались у немцев, наели себе морды! Вот вернетесь на Родину, там вам завяжут столыпинский галстук, то есть повесят или отправят гнить в Сибирь, а то и дальше – в Магадан». От этих слов стало жутко. Подумалось, неужели все это правда? Но я сказал себе: «Пусть будет так, все равно надо вернуться на Родину. Лучше умереть на Родине, чем прозябать на чужбине!»
Однако после этой тирады «гость» смилостивился: «Ну ладно, ребята, покурите по одной!» И, вытащив из кармана пачку папирос «Беломорканал», угостил каждого. И мы тут же прикурили папиросы от свечи и задымили, а затем старшина поинтересовался: «А есть ли в доме немочки, чтобы с ними побаловаться?» Мы ответили: «Нет». Старшина объяснил нам: «Эти хозяева прячут своих жен и дочерей или нарочно одевают молодых женщин так, чтобы они выглядели толстыми и неаппетитными, а иногда раскрашивают им лица тонкими полосками черной краски, изображая морщины. Ну ладно, спите!» С этими словами старшина ушел. Но мы долго не могли заснуть в ту ночь перед Днем Победы.
В хуторе расположилась какая-то воинская часть, и там начали праздновать Победу – кричали и пели, стреляли одиночно и длинными очередями, пускали в небо осветительные ракеты.
Утром мы опять выпросили у хозяина картофель, а пока он варился, я и Женя тщательно обшарили соседний дом, нашли на кухне банку варенья и кусок заплесневелого хлеба, а главное – наткнулись в одном из углов на пару костылей. Саша с радостью опробовал костыли – теперь он мог, хоть и очень медленно, самостоятельно передвигаться с их помощью.
Оставив у хозяина шинели, мы попрощались с ним и отправились в путь. В сторону Дрездена двигалась масса народу, большей частью военнопленные, а также гражданские лица, угнанные во время войны из СССР и Польши, немецкие семьи. По обочинам шоссе стояли наши солдаты, пристально вглядываясь в лица бывших пленных, надеясь увидеть родных, близких или товарищей, пропавших без вести на войне. Они не только внимательно смотрели, но и громко выкрикивали их имена и названия родных мест. Но чаще всего им отвечали: «Нет. Нет, не встречали». В это время советские конвоиры погнали строем колонну немецких военнопленных. И тут несколько наших военных бросились отнимать у них часы, снимать дорогие кольца. И немцы почти безропотно отдавали их нашим мародерам.
К великому изумлению Жени Волчанского, в колонне немцев он увидел бывшего часового из «своего» лагеря, располагавшегося в одном из населенных пунктов между Верхней и Нижней Силезией. По словам Жени, этот старший ефрейтор ненавидел его и часто над ним измывался. Женя окликнул мучителя. Тот его сразу узнал, и лицо его сделалось злым, вероятно из-за страха за возможную месть Жени. Но Женя лишь улыбнулся, показав, что не злопамятен. Это успокоило немца, и он помахал рукой, приветствуя бывшего пленного. Эта мимолетная встреча закончилась тем, что оба крикнули друг другу по-немецки: «Всего хорошего!»
За немецкими военнопленными двинулись и мы с Сашей. И вдруг кто-то из стоявших на обочине громко спросил на чувашском языке: «Есть ли кто-либо из чувашей?» – «Есть, есть! Я, я!» – закричал я в ответ и бросился к молоденькому земляку. Он оказался из деревни, находящейся примерно в 18 километрах от моей деревни. Пока мы с ним говорили, конвоиры опять погнали колонну немецких военнопленных, и я спросил земляка – не мог бы он, вооруженный солдат, раздобыть для меня часы у какого-нибудь немца. У меня еще никогда не было часов. Но моя просьба стала для земляка полным шоком. «Нет, нет! – запротестовал он. – У меня на это не поднимется рука, мне совесть не позволит». И я почувствовал себя очень неловко перед этим очень благородным соплеменником за допущенную бестактность, пожелал ему скорейшей демобилизации и вместе с товарищами зашагал дальше по шоссе.
