Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Всё это время Алехандро неотрывно смотрел на нее. Вернее, это следовало назвать любованием. Уже несколько минут перед ее появлением мы сидели в томительной тишине. Алехандро, будто забыв обо мне, молчал о чем-то своем, такой же потухший, как калебаса в моих руках.
Теперь он преобразился, глаза его вновь заблестели, как родники, что наполнились живой освежающей водой. Направляя дымящееся серебро тонкой струи точно в горлышко, женщина несколько раз оглянулась на Алехандро. Удивительно: струя, льющаяся из длинного носика чайника при этом ни разу не дрогнула, не задела обитые металлом края калебасы. Этот немой разговор двух взоров под журчание воды лучше всего говорил об их отношениях.
– Познакомьтесь, это Мария, – произнес Алехандро после того, как женщина поставила тяжелый чайник прямо на пол. Она с готовностью и открытой улыбкой протянула руку, ту самую, которой наливала воду. Тонкая, сухая и твердая ладонь решительно пожала мою. Умные, выразительные, лишенные малейшей косметики глаза оказались такие же нежно-зеленые, как изумруды весенних каштанов. На женщине не было никаких украшений.
Так же, как появилась, не промолвив ни слова, она удалилась, провожаемая нашими взглядами. И оставила тишину. Но молчали мы совсем по-другому. Калебаса на полу рядом с чайником дымилась, источая оживший аромат матэ.
II
– Боливия… Тогда, у истоков герильи, вся она казалась нам апельсиновой рощей, – проговорил Алехандро. – А, вернее, Каламина… Питомник райских деревьев, откуда мы хотели рассадить саженцы по всей Латинской Америке. Мы очень хотели этого, и многое готовы были за это отдать…
– Руки… У Марии… – вырвалось у меня.
– А-а… ты заметил, – голос Алехандро почти не изменился. Только стал чуть-чуть глуше. И взгляд потемнел.
– Её нежные, волшебные руки… – на секунду он умолк, и словно стряхнув с себя что-то, продолжил: – Ты не видел ее спину и грудь… Они пытали ее: прижигали сигаретами кожу на руках и груди, вырывали ногти, избивали коваными офицерскими сапогами, без воды и хлеба держали в карцере… Мария никогда не сможет иметь детей… Она была членом подпольной городской организации в Ла-Пасе. Той самой, куда входила Лойола Гусман. Вся сеть оказалась разгромлена. Подпольщиков арестовали, жестоко издевались над ними, выбивая признания. Лойола Гусман выпрыгнула из окна жандармерии, с третьего этажа, пытаясь покончить с собой. Чудом осталась жива… В августе 67-го…
В тот самый месяц, когда мы без воды и пищи, доведенные непрерывным преследованием солдат и болезнями, барахтались на границе сумасшествия… Мы каждую минуту готовились встретить смерть. Как избавление. Тот самый месяц, который сам Фернандо назвал «черным»…
Мы блуждали по «Красной зоне», как лунатики. Казалось, последние силы покинули нас, но голос командира снова и снова поднимал нас, подгоняя, как непослушное стадо. Нас влекла единственная цель: отыскать тыловой отряд Хоакина. На две группы мы разделились еще в апреле. Фернандо – тогда он еще был Рамоном – во что бы то ни стало хотел вывести из окруженной войсками «красной зоны» Француза – Дебре и Пеладо – Сиро Бустоса.
Вернее, эти двое очень хотели. Просто до ужаса, до стенаний и плача желали спасти свои драгоценные шкуры. Начались бои, сельву стали бомбить и поливать напалмом, эта парочка чуть не каждый день принялась закатывать Рамону истерику, требуя вывести их из зоны. Конечно, они нужнее всего Материнскому фронту там, в сытом Париже и беззаботном Буэнос-Айресе…
Еще в лагере, после первых бомбёжек Рамон назвал эти налеты «проверкой на партизана». Психологически падающие бомбы и взрывы очень легко нагоняли страх. И сразу было видно, кто как себя вел: как мужчина, или как мерзкий койот. Вот тогда Камба, Чинголо и другие подонки впервые показали своё омерзительное нутро «кандидатов в бойцы». Эусебио и Чинголо во время первого налета наложили в штаны и обмочились. А Таня, которая вела себя бесстрашно, успокаивала их потом, как старшая сестра, и стирала запачканные говном штаны этих подонков. Француза еле отыскали: он забился под корягу метрах в трехстах, в глубине сельвы и не хотел выходить.
Француз и Пеладо не давали Рамону покоя. На каждом привале они как клещи-гаррапатос, буквально впивались в него, не давая отдохнуть, лихорадочно приводя свои трусливые доводы. Рамон почти с ними не спорил, лишь молча глядел им в глаза. Сколько правды о том, что он о них думает, говорил этот взгляд! Я бы после такого, честное слово, пустил себе пулю в лоб. Но их драгоценные шкуры выдержали и это.
И тогда он принял окончательное решение. Он последовал непреложному для себя закону – закону человечности…
Отряд разделился на две группы. В первую – группу авангарда во главе с самим Рамоном – вошли наиболее выносливые и боеспособные. Нам предписывалось без остановок двигаться к северу и, проскользнув сквозь армейские патрули, вывести парочку в район Кочабамбы.
Во второй – тыловой – группе оставались обессиленные и больные. И «кандидаты в бойцы», как их называл Рамон. А по сути – «кандидаты в предатели», «камбы», слизняки-переростки…
III
Приказ о разделении, словно мачете, рассек наш отряд пополам. Это произошло неподалёку от Белла-Висты – нескольких убогих хижин с до смерти перепуганными крестьянами, на берегу небольшой речушки Икиры. Мы молча обнялись со своими боевыми товарищами и тронулись в путь. Только Фернандо и Таня замешкались чуть поодаль…
Он держал под уздцы свою лошадь, и тяжело навьюченное животное скрывало их от любопытных глаз. Казалось, они о чем-то беседуют. Но, проходя мимо, я невольно обратил внимание на молчание, ядовито-зеленым саваном нависшее над ними. И оглянувшись, увидел…
Словно вспышка фотокамеры, мимолетный взгляд навсегда запечатлел этот моментальный снимок в моем сердце. Лицом к лицу, на расстоянии меньше вытянутой женской руки, они молча смотрели друг другу в глаза. Фернандо стоял вполоборота спиной, и лицо его скрывали пряди выбивавшихся из-под берета косматых волос и курчавившейся бороды.
А Таня… Нельзя было смотреть на нее без боли… Всё тело ее колотила крупная дрожь. На ее прекрасном лице, запрокинутом вверх, к нему, пылал яркий болезненный румянец и крупная испарина покрывала потный лоб с прилипшими белыми прядями… Уже несколько дней ее лихорадило, по ночам она бредила и металась в своем гамаке, словно связанная, непрерывно бормоча что-то о том, чтобы ее зачислили в отряд полноценным бойцом и дали винтовку.
Фредди Маймура, вступивший к нам добровольцем, днем и ночью за ней ухаживал. Придя в отряд, он имел за плечами диплом медика,
