Сергей Семанов - Дорогой Леонид Ильич

— «Прикрепленные» — кто такие? Помогать — входило в их обязанность?

— Нет. Дежурные из охраны делали это из уважения. Все уже так привыкли. Если кто дежурит — Медведев, или Собаченков, или Давыдов — пойдут, помогут ему переодеться, уложат, а потом и кличут: «Виктория Петровна, идите, уже зовет». Спальня у нас была на втором этаже, а телевизор — на первом. Если он видит, что я не иду, кричит: «Витя, ты что там делаешь? Я не сплю!» В тот последний вечер, когда пришла, он лежал, потушив свет.

— Может, предчувствия были какие?

— Нет. Ничего не говорил. Только я сказала: «Лень, ты включаешь вентилятор, и мне холодно…»

Это был маленький вентилятор, но он очень любил, чтобы в лицо дуло. И он его выключил. Я хорошо спала. И вдруг Леня тянет одеяло, а я ворчу: «То тебе жарко, и вентиляцию включаешь, а то одеяло с меня тянешь, и я раскрытой остаюсь». Я полежала. Вижу; между шторами полосочка светится чуть-чуть. Думаю: «Надо вставать!» Встала. Его одеяло на полу. Подняла одеяло. Он лежал на правом боку, и вентилятор был включен. Я одеялом Леню прикрыла. Дежурила Зина Павловна. Она как раз заглянула и говорит: «Виктория Петровна, уже пришли уколы делать». В полдевятого я обычно завтракала, после того как укол сделают. И тут Зина Павловна говорит: «Ой, как-то странно Леонид Ильич лежит на спине — с подушки спустился и одеяло руками смял…» Я отвечаю: «Не видела, чтобы странно лежал и одеяло как-то держал…» Завтракаю. Слышу — бегают. Думаю, ну опять, наверное, Володя что-то забыл — а дежурил Медведев — и бегает туда-сюда. Оказывается, уже все случилось… Вызвали Чазова. А я ничего не знаю, завтракаю в столовой. Дверь прикрыта была.

Потом пришел Михаил Титыч, врач лечащий. Смотрю — без галстука, рубашка расстегнута. Говорит: «Виктория Петровна, Леониду Ильичу что-то не особенно хорошо». Я туда, к спальне, открываю дверь, но меня не пустили. И тут же Юрий Владимирович Андропов приехал. Успокаивают: ничего, надежда есть! Чазов объясняет, что сделали укол длинной иглой, давление вроде поднимается… А потом резко опустилось… Кровь к голове прилила, а потом обратно ушла. И все. Но они не говорили мне.

Я позвонила Вере Ильиничне, своей сестре, детям, конечно, Юрию Михайловичу. А в тот день — праздник милиции. Галя в парикмахерской сидела. Дежурные передали Юрию Михайловичу. Он за ней примчался в парикмахерскую, потом рассказывал: «Я срываю с нее бигуди и думаю: «Господи, кто? Папа? Мама? Мама болеет все время…» Они за меня боялись. И Леня все повторял: «Я так боюсь за Витю! Я так боюсь за Витю!» А Витя до сих пор, вот видите, жива!

Дали посидеть с ним, а затем говорят: «Больше нельзя, пока не совсем застыл, надо анализы сделать». Потом врач тихо сказал мне на ухо, что лопнул сосуд. Спрашиваю: «Михаил Титыч, почему же не сказали раньше?» Он: «А кто бы согласился операцию делать?» Говорю: «Это другое дело. Но мы обязаны были спросить — может, он и согласился бы… Делают же такие операции!..» Уже десять лет, как нет Лени…

В этом году я не ездила к нему на могилу — не пропускают. Галя пошла с паспортом, попросила, чтобы пропустили, — отказ. Дежурный сказал, что нужно в комендатуре запрашивать разрешение. Хотели цветы положить. На День Красной Армии не была, и на 9 Мая. Машину не пускают, а далеко идти — нет сил. Раньше комендант договаривался и провожал меня в Кремль, а там подъемник, который поднимает правительство, — через маленькую дверь выходишь прямо к елкам. А сейчас новый комендант. Теперь, конечно, они меня не пустят.

В прошлый раз очередь была, когда внуки ходили. Им сказали, чтобы, как все, стояли в очереди.

Мемориальную доску тут, на доме, сняли. Под ней была полочка, на которую мы цветы ставили. Сначала предупредили: вазу уберите, неприлично вазу или корзинку с цветами… Мы стали просто так цветы класть, привязывая проволочкой, чтобы не упали. А раз пришли — нету! Нам отвечают: дворничиха думала, что цветы старые, и убрала. А вскоре и полочку, и доску сняли».

Рассказ В. Чазова точен, сух и никаких чувств не выражает. По сути, лейб-лекарь Брежнева давно уже поставил свою карьерную карту не на августейшего пациента, а на главу Лубянки Андропова, которому подчинялся не только по должности в 4-м управлении Минздрава…

«10 ноября, после трех праздничных дней, я, как всегда, в 8 утра приехал на работу. Не успел я войти в кабинет, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся голос Володи Собаченкова из охраны Брежнева, дежурившего в этот день. «Евгений Иванович, Леониду Ильичу нужна срочно реанимация», — только и сказал он по телефону. Бросив на ходу секретарю, чтобы «скорая помощь» срочно выехала на дачу Брежнева, я вскочил в ожидавшую меня машину и под вой сирены, проскочив Кутузовский проспект и Минское шоссе, через 12 минут (раньше, чем приехала «скорая помощь») был на даче Брежнева в Заречье.

В спальне я застал Собаченкова, проводившего, как мы его учили, массаж сердца. Одного взгляда мне было достаточно, чтобы увидеть, что Брежнев скончался уже несколько часов назад. Из рассказа Собаченкова я узнал, что жена Брежнева, которая страдала сахарным диабетом, встала в 8 часов утра, так как в это время медицинская сестра вводила ей инсулин. Брежнев лежал на боку, и, считая, что он спит, она вышла из спальни. Как только она вышла, к Брежневу пришел В. Собаченков, чтобы его разбудить и помочь одеться. Он-то и застал мертвого Брежнева. Вслед за мной приехали врачи «скорой помощи», которые начали проводить в полном объеме реанимационные мероприятия. Для меня было ясно, что все кончено, и эта активность носит больше формальный характер.

Две проблемы встали передо мной — как сказать о смерти Брежнева его жене, которая только 30 минут назад вышла из спальни, где несколько часов лежала рядом с умершим мужем, и второе — кого и как информировать о сложившейся ситуации. Я не исключал, что телефоны прослушиваются, и все, что я скажу, станет через несколько минут достоянием либо Федорчука, либо Щелокова. Я прекрасно понимал, что прежде всего о случившемся надо информировать Андропова. Он должен, как второй человек в партии и государстве, взять в свои руки дальнейший ход событий. На работе его еще не было, он находился в пути. Я попросил его секретаря, чтобы Андропов срочно позвонил на дачу Брежнева. Буквально через несколько минут раздался звонок. Ничего не объясняя, я попросил Андропова срочно приехать.

Тяжело было сообщать о смерти Брежнева его жене. Виктория Петровна мужественно перенесла известие о кончине мужа. Возможно, внутренне она была готова к такому исходу. «Неисповедимы пути Господни» — говорят в России. В 1972 году, когда Брежнев был еще полон сил, активно работал, мы боялись за жизнь его жены, у которой произошло обострение тяжелого диабета и развилась сердечная недостаточность. Давно нет Брежнева, в далекое прошлое уходят годы его руководства страной, а его жена, которую мы чуть было не похоронили в начале 70-х годов, еще жива.