Виктор Лопатников - Канцлер Румянцев: Время и служение

Инкунабулы — бесценные книжные раритеты. В них воплощена основа книжной культуры человечества. Так называли издания, вышедшие в свет в самые первые тридцать лет книгопечатания (до 31 декабря 1500 года). По уникальной цветовой раскраске страниц, изяществу в написании текстов, по формированию обложки — первопечатные книги воспринимаются как произведения искусства. К тому времени, когда первое издание попало в коллекцию Румянцева, в известных европейских собраниях имелись лишь единичные экземпляры. За годы собирательской деятельности ему удалось приобрести 103 инкунабулы, из которых 15 наиболее редки и особенно ценимы. Дело в том, что напечатаны они были до 1475 года, а некоторые из них особенно уникальны, их не было в виднейших библиотеках мира. Это первопечатные издания Библии, среди них ценнейшая «Кельнская Библия», ставшая эталоном для последующего повторения. Историческое произведение Вернера Ролевинка «Связка времени» (Кельн, 1476); «Всемирная хроника» Гартмана Шеделя (Нюрнберг, 1493), а также книги по философии, юриспруденции, географии, медицине, гигиене. Живописными по раскраске и качеству исполнения иллюстраций выделялись «О знаменитых женщинах» Дж. Боккаччо, «География Птолемея», «Всемирная хроника». Что любопытно, — среди них одно из первых изданий о сифилисе — трактат Видмана «О французской болезни»{197}.

Все это достояние хранилось в огромном дворце на Английской набережной. В 1831 году во дворце, где проживал канцлер и хранил свое собрание, состоялось открытие общественной библиотеки и музея. Румянцевский музей просуществовал там ряд лет, а в 1861 году его перевели в Москву и разместили в доме Пашкова. Главный мотив состоял в том, что Москва на тот момент была скудна на музеи и не имела Публичной библиотеки. В советское время началось дробление румянцевского собрания на отдельные части. Многие произведения искусства, реликвии распределялись по другим музеям.

Книжное, старопечатное, рукописное наследие Румянцева составило ныне основу одной из крупнейших в мире библиотек. Многие российские библиофилы, владельцы частных собраний, следуя примеру канцлера, на протяжении XIX—XX веков передавали, завещали, пополняли фонды Румянцевской публичной, в советское время Ленинской, ныне Российской государственной библиотеки.

Н.П. Румянцев ушел из жизни 3(15) января 1826 года в Петербурге в своем особняке на Английской набережной и по его завещанию был похоронен под сводами собора Святых Петра и Павла в Гомеле…

В отличие от других Румянцев не создал семьи, не оставил потомства. Между тем интерес к нему проявляли весьма эффектные и видные современницы. Безуспешно. Проникнуть в его в душу, как и самому довериться кому-либо, — этого Румянцев ни себе, ни другим не позволил. На нем и брате Сергее прямая наследственная ветвь прервалась. Сберегать то подлинное, что обычно передается от старших младшим, от поколения поколению, было некому. А без воспоминаний потомков человеческие черты, свойства личности, ее внутренний мир представить невозможно.

Ближе всех Румянцеву была его тетка Анна Никитична Нарышкина. Большую часть жизни она провела при дворе великой княгини Екатерины Алексеевны, впоследствии императрицы Екатерины II, оставаясь ее ближайшей подругой до самой кончины. Ее заслуга, помимо прочего, состояла в том, что она стойко оберегала репутацию племянника от нападок мужа и сына, прослывших придворными балагурами и шутами. Большую часть жизни, до смерти, Нарышкина провела в доме близкого ее сердцу племянника.

Брат Сергей стремился жить собственной жизнью, но был по сравнению с Николаем менее целеустремленным и последовательным человеком. В молодые годы он втайне завидовал успешности брата, пытался идти по его стопам, соперничать.

Некоторое время был послом в Берлине. Сергей Петрович Румянцев сумел заявить о себе проектом раскрепощения крестьян, получившим известность в Указе Александра I «О вольных хлебопашцах». Однако мало кто, как и он сам, последовал за объявленной инициативой. На этом его государственная и общественная деятельность заглохла. Жил в свое удовольствие. Прослыл завзятым игроком. Досуг предпочитал проводить за карточным столом. Отец, фельдмаршал, разделил наследство на двоих братьев поровну. Поэтому Сергей Петрович располагал возможностями утолять свою страсть. Когда пришла зрелость, он сумел признать превосходство брата и историческую роль, выпавшую на его долю. Об этом свидетельствуют оставленные дневниковые записи. Приведем одно из любопытных суждений из его дневника:

«Буонапарте был умен, смел — и гораздо порядочнее нашего царя, и своих советников, и своих трусливых маршалов, и предавших его родичей, коих он облагодетельствовал. Вот судьба великих людей в нашу отнюдь не великую эпоху. Он — солдат, а не хитрый политик, и он отдавал должное мужеству наших воинов, глаза в глаза встречавших смерть и под Прейсиш-Эйлау, и под Фридландом, и на Бородинском поле, и под Дрезденом. Мерзавцы, толкавшие Александра к войне, мерзавцы во Франции, предавшие своего императора, имели возможность убедиться, как народ любил Наполеона… Увы, звезда его закатилась — но не по его воле. Счастье, Бог отвернулись от великого полководца, и вот уже не близкая Эльба, а дальняя Святая Елена — его удел. Он в руках ненавистных англичан… О, лучше б пуля сразила его на Ватерлоо, тогда он умер бы как истый солдат! Но каков же наш-то государь! Боже, ему приписывают все заслуги доблестных наших генералов, наших гусар!.. Он — победитель и кичится сам, но тень отца убиенного следует за его белым конем!.. Европа рукоплещет Герою, но Герой — не царь, о нет! Народ наш, страдалец, — вот истинный Победитель, вот Герой!.. И мой понапрасну оболганный брат, ушедший в отставку, не желавший долее терпеть унижений, подлости и двурушничества, — вот Герой! Что ж, пусть Аракчеевы и Нессельроды властвуют в сердце нашего государя — токмо таких фаворитов он и заслуживает… Час пробьет, и они отрекутся от него, предадут и оплюют… Сие уж не раз было».

Свое почтительное отношение к памяти брата Сергей Петрович выразил сполна, в точности выполнив его завещание. Главное, о чем просил Николай Петрович Румянцев, — создать в особняке музей.

Жизнь Румянцева, как принято считать, удалась. Но далась она ему нелегко. Если судить о тех ипостасях, куда определяла судьба, его вполне по меркам прошлого и нынешнего времени можно было бы отнести к фаворитам, олигархам, «ближним бояринам», «лицам, особо приближенным». Он чиновник, дипломат, финансист, сенатор, политик, администратор, помещик, строитель, меценат, коллекционер, ученый. Казалось бы, почему и зачем, обладая безукоризненной родословной, высоким положением в обществе, наконец, огромным личным богатством, обрекать себя на тяжкие труды, подвергать себя риску, погружаясь в неизведанное? Преодолевая иерархические, карьерные ступени, удостоившись всех мыслимых по тем временам чинов, званий, наград, Румянцев сумел сберечь в себе главное — собственное достоинство. Природного ума и свойств его натуры хватило для того, чтобы превыше всего дорожить именно этим. И это стало для него главным вознаграждением за его жизненное служение.