Легенды «Вымпела». Разведка специального назначения - Валерий Юрьевич Киселёв
– Расскажите о нём, товарищ Вальтер, – попросил я.
Команданте замолчал, и чувствовалось, что он задумался о чём-то очень далёком. Когда он заговорил, мне показалось, что рассказывает он о себе.
* * *
В голове по кругу, как заезженная старая пластинка, звучала одна и та же угнетающая мысль: «Я не справлюсь… я слаб для такого… стоит мне попасть в их руки, и я выдам всех, не выдержав боли… Я – боюсь их… Я очень боюсь их. Я так не хочу умирать!»
А ноги несли вперёд, как неотвратимый поток большой реки.
Ногами двигала воля, как сила непреодолимого человеческого «я».
И воля пришла не с рождением, а с каждой минутой жизни, прошедшей за пролетевшие, как мгновение, его двадцать семь лет, сосредоточив в слабом, тщедушном теле силу всех уже прошедших ранее по Земле братьев его великого индейского племени.
До начала бала в честь выборов Анастасио Сомосы Гарсия, президента и диктатора Никарагуа, оставалось всего лишь двадцать минут. До дворца, где будет проходить приём, молодому человеку идти пять минут… Этот промежуток времени у Ригоберто Лопеса – всё, что осталось у него в жизни.
«Тачо»[84] – уже тоже здесь. Это был день 21 сентября 1956 года. Американские диковинные машины – вертолёты – только что пролетели над городом, поднимая мощными крыльями-лопастями дорожную пыль и грязь, и сели за домами на футбольном поле рядом с Лионским университетом. Диктатор давно уже не ездил на автомобилях, боясь покушения на дорогах. В вертолёте – достать его стало невозможно. Невозможно было достать его и на холме Тискапа в столице страны – Манагуа, где расположился президентский дворец. «Тачо», из-за страха, уже давно жил даже не во дворце, а в роскошном подземном бункере, специально выкопанным для него под зданием. За ограду его сооружений, где расположилась самая верная часть его выродков-гвардейцев и полицейское управление, никого не пускали. Он так боялся повстанцев, что отделил себя от народа не только колючей проволокой и телохранителями, окружающими его день и ночь, но и метрами подземелья.
Ещё на холме располагалась подземная тюрьма, строительством которой диктатор руководил лично. Это его изощрённый ум придумал такие застенки, из которых сбежать было невозможно. С вершины холма – вниз, в пространство каменной горы, по винтовой спирали, буравясь всё глубже и глубже, превращаясь в норы-камеры. Преимущество для тюремщиков во всём: вход охранять может один человек, подкоп в скальных породах, уходящих во все стороны на сотни и тысячи метров вокруг, даже лопатой сделать невозможно, и еды надо минимум – оставил наверху у первых дверей ведро воды и немного хлеба – и всё… Заключённые были доведены до животного состояния. Конечно, ни вода, ни еда – до нижних этажей уже практически не доходила. Умерших от голода, жажды, ран и болезней наверх даже не поднимали. Узники, ещё оставшиеся в живых, кое-как прикапывали мёртвых землёй, которую могли наскрести ослабшими руками с помощью ногтей с природных каменных стен, и продолжали жить вместе с разлагающими трупами в полнейшей темноте. За всю многолетнюю историю этой изощрённой пещерной конструкции из тюрьмы не сбежал ни один человек… И не вышел – ни один человек…
Не вышел, даже мёртвым…
Диктатору Сомосе противников важно было не убить, это легко делали и его гвардейцы, и полиция. Сомосе – противника надо было сломить… В этом он достиг совершенства и давно обогнал в изощрённости своих наставников из Соединённых Штатов.
На понятия свободы и демократии, о которой говорили американцы, открыто поддерживая режим уже более двадцати лет, у Анастасио была своя, особенная точка зрения. Однажды он высказался по этому поводу: «Демократия в моей стране – это дитя, а разве можно давать младенцу всё, что он попросит? Я даю свободу – но в умеренных дозах. Попробуйте дать младенцу горячего пирога с мясом и перцем – и вы его убьете». Именно тогда Рузвельт и сказал свою знаменитую фразу: «Сомоса, конечно, сукин сын, но это – наш сукин сын!» Подтвердив ещё раз: важно не то, что делают политики, а то, для кого они это делают.
В голове молодого человека, который был ещё и поэтом, неслись вихрем мысли: «…и это он, о котором говорит весь мир, – Великий Президент США Франклин Рузвельт! Зная об уничтожении народа Никарагуа, защищая диктатора, говорит, что Сомоса – наш!» Ненависть кипела в сердце сильнее, чем страх. Ведь это несправедливо, что в тюрьмах заживо гниют люди только за то, что они танцуют танго, носят кожаные куртки авиаторов и восхищаются «не теми!» стихами и картинами…
Дорога, идущая по улочкам города Леона, в этот сентябрьский день в городе студентов, одном из старейших и красивейших мест Никарагуа, была удивительно мила сердцу молодого поэта. Он – в тёмно-синем модном костюме, который купил недавно в Сальвадоре, только что прошагал мимо удивительного места: красивейшего собора, где покоилось тело его кумира и любимца всего народа Никарагуа – поэта Рубена Дарио. У него даже возникло желание войти вовнутрь и постоять у могилы гения… Но потом, спохватившись, что может опоздать, – передумал и заспешил дальше…
Солнце зашло уже час назад, и улицы были темны и пустынны. В этой темноте, которая окутывала черепичные крыши одноэтажных построек в стиле барокко, со входами на углах, с обширными уютными садами, казалось, возможно было бы предательски спрятаться, затаиться и остаться никому невидимым навсегда. И это тягучее чувство самосохранения навязчиво обволакивало его волю. Тем более его друзья, которые готовили революционное возмездие, сказали: «Восстание не готово!.. Мы не сможем поднять народ. Ты имеешь право отказаться…» Но он всё равно шел вперёд, к своей цели: он должен был стрелять на балу, устроенном профсоюзами в честь президента, в самого ненавистного человека для всего народа Никарагуа – Сомосу!
Ригоберто ещё раз отрывками вспоминал эту встречу с его революционными друзьями, которая произошла всего несколько часов назад. Он уже был одет в свой новый костюм и с абсолютно бледным лицом, сидя на плетёном кресле-качалке в доме на окраине Леона, ждал, когда настанет час, чтобы пойти на бал… Несколько месяцев назад он специально вступил в сомосистскую партию. Это было сделано только для того, чтобы у него появился шанс быть приглашённым на торжества, где будет присутствовать диктатор. И именно это случилось! Он, как член партии, был включён в список приглашённых. Он уже написал прощальное письмо своей матери, в котором сказал лишь
