Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф
Разговор стремительно донесся до Веббов (Беатриса подскочила рядом со мной, словно змеей ужаленная): «У людей нашего и вашего классов нет ничего общего. В чем разница между нами? Ох уж эти ваши образованные люди! К примеру, Йейтс и леди Грегори[1048], несмотря на их интеллект, в комитете без надобности. Они ни на что не способны».
Леди Л. может делать все что пожелает. Она напоминала полотно раннего викторианского периода – я сразу подумала о Лоуренсе[1049]; маленькое, аккуратное, с правильными чертами лицо, здоровое, не накрашенное, очень румяное; на запястьях – жемчуга. Женщина рядом была аляповатой, словно поваленное миндальное дерево. Все комнаты заставлены шкафами и сундуками, завешаны картинами. «Я никогда не плачу больше £10 – всегда все ищу у старьевщиков». У Буги остекленевший взгляд пресыщенного холостяка. Очевидно, это один из тех пожилых благоустроенных людей со вкусом и досугом, превращающих светскую жизнь в профессию; абсолютно инстинктивный сноб. У него обширные связи; он обедает с лордом Ласселлсом; всему знает цену; ему нечего рассказать; опытный; угрюмый; сведущий; непривлекательный со всеми своими разговорами о лордах и леди; приверженец знатных домов и аристократов; у него какой-то пресыщенный взгляд эксперта, который многое повидал и которому всегда все удавалось. В этом доме душно и чересчур опрятно; много церковных предметов. Он слоняется по дому, сытый, не интересующийся ничем, кроме магазинов старья; думаю, он чувствует себя на вершине собственного мира. Полагаю, его разум, в центре которого алтарь, плох, слишком спокоен и озабочен материальным. Осмелюсь сказать, что Буги никогда не стремился к чему-то возвышенному и поэтому свил себе гнездо. Роджер говорит, что у него есть «чутье», – тот самый Роджер, который выглядит как рыщущий по помойкам бедняк, а живет среди консервных банок из-под сардин и потертого линолеума. Да, но дом Роджера кажется живым, в нем хозяйничает живой человек. Почему интересные люди никогда не зацикливаются на предметах (красивых) и герцогинях (желанных)? Я попыталась, сидя на бесценном диване, купленном в Уайтчепеле[1050] за £10 – «я никогда не плачу больше», – проанализировать свои ощущения. Дамы демонстрировали прекрасное понимание того, что сколько стоит. Рамси метался между ними, словно рыба, выброшенная на сушу. У меня сложилось впечатление, будто они не оценили высоко его общество, а скорее восприняли как обыденность. Леди Л. провела с ним наедине в темной комнате целый час. Потерпев, по-видимому, неудачу, она записывала свои претензии, чтобы вручить ему.
Во время представления, когда мы смотрели танец леди в блестящем платье, Анжелика сказала: «Я никогда не смогу так танцевать, но, возможно, смогу рисовать так, как она танцует»[1051].
26 января, воскресенье.
Мне 48 лет; мы были в Родмелле; опять дождливо и ветрено, но в день моего рождения мы гуляли среди холмов, похожих на сложенные крылья серых птиц; увидели одну лису, очень худую, с вытянутым хвостом, потом вторую, которая лаяла на ярко светящее над головой солнце; она легко перепрыгнула через забор и скрылась в зарослях утесника – очень редкое зрелище. Сколько, интересно, лис в Англии? По ночам я читаю биографию лорда Чаплина[1052]. Писать в новой комнате пока некомфортно, ибо стол не той высоты и мне приходится сутулиться, чтобы кровь приливала к рукам и они не мерзли. Все должно быть именно так, как я привыкла.
Я забыла сказать, что, составляя финансовый отчет за полугодие, мы обнаружили, что в прошлом году я заработала примерно £3020 – зарплата госслужащего; вот так сюрприз, ведь я много лет довольствовалась суммой в £200. Но мне кажется, что будет спад. Едва ли продажи «Волн» превысят 2000 экземпляров*. Я прочно застряла в этой книге – то есть приклеилась к ней, как муха к липкой ленте. Иногда я теряю мысль, но все равно продолжаю; потом снова чувствую, что, приложив массу усилий, словно продираясь через заросли, я добралась до сути. Возможно, теперь я могу писать прямо и развернуто, и мне не нужно постоянно подводить черту, чтобы придать своей книге правильную форму. Но как собрать и спрессовать все это воедино – я не знаю; и концовку я пока тоже не представляю – это может быть длинный разговор. Интерлюдии очень трудны, но я думаю, что они необходимы в качестве мостиков и одновременно фона – море; бесчувственная природа; не уверена. Но когда я чувствую эту внезапную легкость написания, мне кажется, что все правильно; в любом случае ни один другой художественный прием не подходит мне сейчас больше, нежели повторение.
Лорд Бакмастер[1053] сидел рядом со мной. Я разговаривала с Дезмондом об Ирен [Ноэль]. Вдруг Этель наклонилась ко мне и спросила: «А вы когда-нибудь встречали лорда Теннисона[1054]?». И мой вечер был испорчен. Типично для подобных вечеринок.
* За три недели мы продали примерно 6500 экземпляров – 30 октября 1931 года. Но на этом я, пожалуй, остановлюсь.
10 февраля, понедельник.
Чарли Сэнгер умер вчера[1055], в очень похожий холодный день, когда мы ехали на машине сюда. Порой я остро чувствую сожаление. Жалею, что мы не поужинали. Я буду скучать по его верности, неоригинальности, романтичности, сильной привязанности. Мы познакомились с ним, когда умер Тоби; он всегда тепло пожимал мне руку; сидел искрящийся, сверкающий, словно эльф; он был очень отзывчивым и очень серьезным – в хорошем смысле. Думаю, у него были суровые взгляды; он считал жизнь тяжелой и предполагал, что у других она будет такой же. Да, у меня к нему особое отношение, если не сказать больше. Я опечалена – ощущение, что другого
