Прожитое и пережитое. Родинка - Лу Андреас-Саломе
Непринужденно болтала только Ксения.
— Ты только подумай, Марго, как много Анастасия Юрьевна знает о татарах, — мне кажется, даже больше, чем я!
— Да, представь себе, Марго: полгода назад Анастасия Юрьевна Громкая была в голодающих татарских районах — на востоке, где голод свирепствовал сильнее всего, — добавил сидевший рядом с Громкой Виталий, — она присоединилась к группе отправлявшихся туда добровольцев, неделями питалась чаем и черным желудевым хлебом, спала на глиняном полу, ухаживала за больными цингой и сыпным тифом, распределяла горох и муку, отдавала приказы, как какой-нибудь генерал…
— Вы только не подумайте, что я делала это из благородных побуждений! Нет, прошу вас, не думайте этого! — прервала его Анастасия Юрьевна и зажала руками свои изящные маленькие ушки. — Просто я была несчастна — понимаете? Все мое счастье рухнуло, и притом так внезапно, представьте себе! — объяснила она мне и со страстью сжала свои маленькие ручки, нежность которых еще больше подчеркивалась несколькими сверкающими самоцветами на перстнях — кстати, единственном ее украшении. — Мне хотелось умереть. Но я подумала: зачем, с какой стати? В мире много людей несчастнее меня, и нужно пойти к ним. Виталий Сергеевич, к которому я обратилась, нашел мне занятие… Знаете, собственные страдания — штука вредная, очень трудно от них излечиться, вообще избавиться от них; лучше бы их вовсе не было. Но общее горе, которое видишь собственными глазами, — это нечто из ряда вон выходящее: оно многое заставляет забыть, за него можно пострадать, чтобы потом возродиться совершенно новым человеком.
Неожиданно вмешалась Хедвиг — чересчур энергично после молчания в застывшей позе с прямой, как доска, спиной:
— Хорошо тому, кто может! Кто может предать свои воспоминания…
— Какой прок от воспоминаний, скажите, пожалуйста! Можно ли жить ими? Знакомишься с людьми, учишься их любить. Бог наделил нас способностью забывать, Вига Варфоломеевна! — доверительно сказала Громкая.
— В любом случае это было лечение лошадиными дозами! Но оно, видно, пошло вам на пользу! — заметила я, увлеченная ее живым характером.
— На пользу? — Громкая взглянула на меня своими теплыми, счастливыми глазами. — Оно вернуло мне все — силу, друзей… значительно больше силы и счастья, чем я когда-либо знала!
Я почувствовала, что молчаливо-холодное настроение еще более усилилось.
Бабушка и Татьяна словно онемели. Напрасно Виталий переводил взгляд с одной на другую, настоятельно побуждая к участию в разговоре. Лицо его омрачалось. Истинным избавителем показался Гаврила, бабушкин слуга, принесший ломти арбуза и сахарный песок
Громкая скользнула по присутствующим понимающим взглядом. Обращаясь ко мне, она отчетливо произнесла:
— Нет, такой большой похвалы, как вы, должно быть, думаете. это не заслуживает, нет! Но и упреков тоже — с какой стати? Там была одна очень старая татарка, она дала мне свой «рахмет», благословение — накрыла меня и себя платком, которым они прикрывают лицо, и под ним обняла и приласкала меня за то, что я «считаю татар такими же людьми, как все»… Я думаю, мы все должны поступать так же: накрыться одним платком и считать всех равными друг другу, только и всего. Но людям не нравится то одно, то другое — как тут разобраться?
— Вот именно! — живо согласился с ней Виталий. — То хватят, то порочат без меры то, что вытекает из одного и того же теплого источника, из одного и того же слоя земли… На всех все равно не угодишь! Извергающая огонь гора не предупреждает заранее, куда потечет ее горячая лава.
Тут бабушка впервые заговорила. С холодным неодобрением прервав Виталия, она сказала:
— Я советую каждому держаться подальше от гор, извергающих огонь.
— На них уже много селений, — засмеялся Виталий. — И все идет по заведенному порядку. Правда, горам ставят в вину; что из них время от времени извергается огонь. А надо бы только радоваться, что огонь еще горит. Вот если бы его было чуть больше и если бы люди не испытывали такого страха перед этим постоянно порицаемым разрушительным пламенем.
Громкая поднялась. С каждым она попрощалась по-разному. Ксению поцеловала, мне подала руку, протянула руку и Виталию со словами:
— Благодарю вас.
Затем последовал глубокий церемонный поклон бабушке, менее глубокий — двум другим женщинам, и она стремительно вышла. Виталий проводил ее до кабриолета.
Я обвела всех удивленным взглядом. Все, кроме Татьяны, старались казаться веселыми. Хедвиг хотела что-то объяснить, но бабушка не дала ей раскрыть рот.
— Ксения, дорогая, посмотри, куда опять запропастились мальчики!.. Близится время завтрака! А Петруша объедается земляникой.
Ксения, ничего не подозревая, вышла из залы. И тут Хедвиг взорвалась:
— Веселая вдовушка эта Громкая! Утешилась любовной связью, и, должно быть, не первой в ее вдовстве. Но на сей раз — так откровенно. Любовник оставил ее. Она предприняла попытку самоубийства…
— Несчастная! — быстро прервала я это перечисление прегрешений.
— Ах, Марго, милая, к сожалению, не такая уж она теперь и несчастная! — сообщила Татьяна с таким горестным видом, что все засмеялись. Засмеялась и бабушка. Натянутость спала с ее лица, как маска.
— Громкая хорошо вела себя с голодающими — вот и вся правда! Там она старалась изо всех сил. Ты верно заметила, Марго, голубушка: лечение лошадиными дозами, но, видишь ли, по этому поводу поднимают уж слишком много шума. Уже возвращаясь из охваченных голодом районов, она спешно влюбилась в другого и тут же привезла его, так сказать, совсем тепленького, в свое имение,
— Но ты должна знать: общество было о ней самого лучшего мнения! — торопливо добавила Хедвиг, словно боясь, что бабушка расскажет все сама. — Говорили: этим поступком она искупила вину за свои любовные приключения. Не успела она вернуться, как все мы побывали у нее — простив ее, сами почти прося у нее прощения; мы оделись как на праздник, все было очень торжественно. Мы были растроганы и восхищены. А теперь представь себе положение, в которое мы попали! Сияя от счастья и блаженства, она восседает во вновь открытом салоне, в восхитительном туалете, только что выписанном из Парижа, на нежных пальчиках добавилось еще одно колечко — от нового любовника, разумеется, — и рядом с ней — «он»…
