Судебные речи великих русских юристов - Коллектив авторов
Я не придаю этим показаниям сулхановским никакого значения потому, что факт наблюдения, может быть, явился у Сулханова ретроспективно. Он трудно констатируется; так могло Сулханову показаться; что касается Баграта-Швили, то он, как видно, по-своему судил об отношениях людей образованных и притом так мало понимал, в чем дело, что принимал все время. Д. Чхотуа за Константина Андреевского, на которого опять незачем было бросать гневные взгляды, да притом гневных взглядов никто не замечал, кроме его. Ни сам факт, ни его формы не оправдывали ни в малейшей степени предположения, чтобы Д. Чхотуа мог быть недоволен назначением нового управляющего. По рассказам очевидцев, Н. Андреевская не сказала никаких обидных слов и не сделала обидных намеков для Д. Чхотуа. Назначение же нового управляющего было существенно важно и практически необходимо, как для того, чтобы отметить перемену порядка, разницу старого от нового, так и для того еще, чтобы дать волю своему доброму и благородному сердцу, привлечь к себе крестьян и провозгласить программу целой новой помещичьей политики. Дело в том, что, по показанию, весьма вероятно, свидетеля объездчика-осетина Алексея Текеля-Швили, на этом имении лежал отцовский грех. Эраст Андреевский заставил крестьян до их освобождения подписать прошение, в котором они назывались «хизанами». Вследствие этого они не получили надела. Конечно, исправить зло не было возможности при общем владении, но первым делом Н. Андреевской было объявить, что они получат землю. Минута была торжественная и сильно могла растрогать присутствовавших, вот почему мог побледнеть Д. Чхотуа. Что Н. Андреевская делала крестьянам заявление по необходимости своего положения, а не для того, чтобы кольнуть Д. Чхотуа, я заявление не могло быть понимаемо как только в виде действительной необходимости и со стороны самого Чхотуа, что я заключаю из того, что и новый управляющий не был человек окончательный. Сулханов, племянник Оникова, им рекомендованный, был взят на время; это несомненно из письма, найденного на столике Н. Андреевской и писанного ею утром 22 июля к своему учителю Иосифу Васильевичу Романовскому, управляющему одесским домом. «Может быть, мой поверенный Сулханов (назначенный на прошлой неделе) окажется также честным человеком; до сих пор он очень старателен. Но вы все-таки приищите надежного грузина. Мы с маменькой только на вас можем полагаться». Был ли смысл менять Д. Чхотуа на Сулханова, а вместе с тем выписывать нового управляющего от Романовского; очевидно, практичнее было подождать нового, оставив управление при Чхотуа. Нельзя было не переменить в одном только случае, если бы сам Чхотуа отказался. Есть обстоятельства, делающие этот отказ фактом, почти несомненным, и прежде всего слова Сулханова, который говорит, что отношения между Н. Андреевской и Д. Чхотуа были самые вежливые. Д. Чхотуа сам отказался от звания управляющего, чтобы не навлечь на себя нареканий из боязни, чтобы к нему не отнеслись недоверчиво. Не поверите Сулханову, так поверьте матери. В этом деле как бы условлено брать из ее показаний только то, чем она обвиняет, а не то, чем она оправдывает Д. Чхотуа. Между тем в показании 28 июля она говорит, что у Нины никакой неприязни к Д. Чхотуа не было. Чхотуа никогда не выражал желания быть управляющим имением Нины; притом он ничего не знает в деле управления. В настоящем деле нет ни малейшего указания на то, чтобы он напрашивался. Единственный свидетель в этом роде – лесной сторож Ковальский, слышавший это от не подтвердившего ссылки лесника Георгия Модебадзе. Я потом объясню происхождение этой сказки. Между сторонами, может быть, все обошлось бы без всяких объяснений; случилось то, что бывает между короткими и хорошими знакомыми, из деликатности они не станут друг у друга одолжаться, друг к другу наниматься, чтобы не испортить своих хороших отношений. Вне деловых отношений, не подающих повода к злобе и даже к размолвке, не обнаружено ни малейших поводов к неудовольствию, ни малейшего намека, на котором можно было бы построить роман отвергнутой любви. За неимением личного мотива стали подозревать, что Д. Чхотуа есть только ширма, что за ним действовали другие темные силы. Два тома дела посвящены обследованию в Кутаисе, что ел, где был, о чем разговаривал Шарвашизде со своим поверенным Анчабадзе. Они не были привлечены к делу в качестве обвиняемых, но, я полагаю, что гораздо лучше положение подсудимых, нежели людей, относительно которых следователем дается предложение кутаисской полиции узнать. между какими лицами вращался Шарвашидзе и не готовился ли он послать в Россию убить своего шурина К. Андреевского, или относительно которых составляется постановление, что для окончательного убеждения в виновности Шарвашидзе и Анчабадзе в убийстве не достает только телеграмм их к Д. Чхотуа. Между тем и телеграммы налицо, и все-таки первоначальное убеждение в убийстве остается под спудом. Пришлось признать, что Шарвашидзе не мог иметь ни малейшего интереса в смерти Н. Андреевской, так как не жена его наследовала по закону все ее имущество, а брат ее Константин, что досужие предположения о том, что Шарвашидзе нечто вроде того шейха, который во время крестовых походов посылал на Ричарда Львиное сердце и Филиппа Августа своих убийц, не внесены даже в обвинительный акт. Бессилие и нищета этих предположений не помешали помещению в обвинительном акте нескольких парфянских стрел, пущенных вслед убегающим всадникам, не сказано, что подозрения не подтвердились, а замечено только, что не добыто данных к возбуждению обвинения и не открыто, к несчастью, надлежащих улик, как будто бы есть место каким-либо уликам, когда признается, что смерть не могла принести пользы и что не могло быть более интимных отношений, как те, которые существовали между Ниной и ее зятем. Она умерла, когда не обсохли еще чернила на письме ее, которое она должна была в девять часов утра следующего дня отправить в Кутаис с Д. Чхотуа. Она пишет: «Дорогой Георгий!..». Далее она пишет, что купила место на дом и была страшно рада.
Я полагаю, что тем можно и покончить главу мотивов преступления. Нигде, ни в ком не обнаружено никаких мотивов, да их и не было. События 22 июля развертываются перед нами просто, естественно, прямолинейно, словно хронологически они укладываются в следующем порядке.
Перед нами носится яркий, живой, рельефный образ женщины, молодой, исполненной жизни и силы, имеющей все задатки долгой, счастливой жизни, полезной для
