Людмила Зыкина - Течёт моя Волга…

Оказалось, что по условиям договора я не имею права в кинокартине что-либо менять. Ох, если б знал, ни за что бы не подписал. Французский суд долго разбирался и вынес соломоново решение: перед демонстрацией фильма приводить заставку, сообщающую, что Ростропович не согласен с такими-то эпизодами…»

Взрывной характер Ростроповича, его неудержимая эмоциональность иногда сказывались и на личной, семейной жизни. Помню, как в 1964 году он дал сгоряча объявление о разводе с Вишневской, любовное увлечение которой директором миланского театра «Ла Скала» Антонио Герингелли чуть было не привело к разрыву.

В часы отдохновения от концертной и общественной деятельности, в кругу друзей и единомышленников, Ростропович может блеснуть эрудицией, проявить изобретательность, поспорить, совершить нечто из ряда вон выходящее. Рассказать, например, байку о своих собаках, одна из которых по кличке «Муха» справила у него за пазухой большую нужду, а ее дочурка — малую, пока он их тайно провозил в «боинге».

Однажды писатель Василий Аксенов имел неосторожность заметить в компании (дело было в Вашингтоне), что самая лучшая водка в мире — «Измирская», турецкая. «Это непростительная фальсификация, — возмутился Ростропович. — После больших изыскательских процессов, после больших дискуссий и после действительно серьезного анализа мы пришли к убеждению, что лучшая водка в мире — это шведская водка «Эксплоер». Вася, прости, милый, теперь все стоит на своих местах. Нужно сказать, что эту водку — для сведения — выпускают в Гетеборге, достать ее в США невозможно, я вожу ее через таможню, идя на очень большой риск. Когда у меня был концерт в Гетеборге, я через своего менеджера решил созвониться с заводом, который выпускает «Эксплоер». Подошел, как обычно бывает, швед подшофе. Назвался менеджером. И я не выдержал, какая-то поэзия влилась в мое сердце, и сказал: «Вы знаете о том, что ваша водка лучшая в мире?» Он мрачно ответил: «Мы-то знаем, но хорошо, если бы это знали другие»… Замечу попутно, что с водкой у музыканта отношения давнишние, хотя я никогда не видела артиста пьяным. Помню торжество во Владимире, куда я приехала на премьеру «Поэтории» Р. Щедрина. Кажется, это было в 1971 году. Чтобы отметить успех предприятия, местные власти после концерта устроили прием. Компания подобралась знатная — Плисецкая, Щедрин, Ростропович, Вознесенский, Рождественский, звезды оркестра. Тосты следовали один за другим, и Ростропович, приняв на грудь две бутылки «Пшеничной», как заметил один из оркестрантов, держался вполне лояльно по отношению ко всем присутствующим» и сыпал анекдотами, вставляя словечки не для дамских ушей.

…Летом 1973 года Саратовский театр оперы и балета пригласил Ростроповича продирижировать двумя спектаклями «Тоска» в дни гастролей труппы в Киеве. Дав согласие, артист выехал на машине, но в Брянске, куда он добрался к ночи, его ждала телеграмма из Киева с сообщением, что в связи с изменением программы спектакли «Тоска» отменяются. Как стало известно чуть позже, киевские власти запретили появление в их городе «нежелательного» Ростроповича, а публике объявили, что он уехал за границу, отказавшись дирижировать в Киеве.

Не смутившись таким «теплым» приемом и заведомо ложной информацией киевских властей, Ростропович вернулся домой и решил устроить феерическое открытие бассейна, сооруженного им самим на верхнем этаже дачи в Жуковке. На торжество пригласил Огнивцева с женой. «С бассейном он долго возился, — рассказывал Александр Павлович. — Столько кирпича положил, что, думаю, рухнет все к чертовой матери. Посередине установил подставку, вроде постамента для скульптуры, обмазал цементом. Я знал, что Ростропович должен быть в Киеве, и вдруг неожиданный звонок: «Приезжайте к 15.00 на открытие бассейна», — послышался в трубке голос Вишневской. «Но без супруга какое может быть открытие?» — засомневался я. «Ничего, и без него управимся», — отвечала Галина. Поехали. Вишневская повела нас по крутой лестнице наверх, на террасу возле бассейна, где был накрыт стол. Вижу, на пьедестале, в самом центре бассейна, возвышается какая-то фигура, покрытая простыней. «Ага, — думаю, — уже успели приобрести скульптуру…» Вишневская разлила в бокалы шампанское, затем вручила мне веревку, другой конец которой был прикреплен к простыне. По ее сигналу я потянул веревку, простынь упала и — о, Боже! — на пьедестале возвышался в чем мать родила… Слава Ростропович. Одной рукой он прикрывал мужские достоинства, другую протянул, как Ульянов-Ленин, вперед и дальше, словно указывал дорогу к «светлому будущему». Пока немая сцена продолжалась, Ростропович успел нас отругать: «Почему вы опоздали! У меня решительно все отмерзло, пока я тут на холодном цементе сидел…»

Папа Павел VI как-то сказал, что он стоит на лестнице между землей и Богом и ему живется легко, когда он думает об этой лестнице. Выбор невелик: или подниматься вверх по ней, или спускаться вниз. Либо стоять. Но где? На какой ступеньке? Ростропович, взявшийся решить проблему, ясного ответа до сих пор дать не может. Но, наверное, все же найдет.

Когда я вспоминаю о встречах с Ростроповичем, всегда думаю вот о чем: общался он за границей со множеством выдающихся личностей современности — от президентов до великих артистов. Знаменитости разного ранга искали знакомства с ним. При всем ослепительном фейерверке кажущегося счастья артист оставался одиноким человеком — настоящие друзья оказались по другую сторону границы. «Иных уж нет, а те далече», — очень точно сказал поэт. Вот почему после почти 16 лет изгнания, едва ступив на родную землю в аэропорту «Шереметьево», Ростропович заявил встречавшим: «Сначала я еду на Новодевичье кладбище…» Поехал, чтобы поклониться праху матери, великих соотечественников — Шостаковича, Прокофьева, Ойстраха, Гилельса, Огнивцева… Вспомнились слова музыканта, сказанные им в апреле 1989 года в Вашингтоне на вечере, посвященном памяти талантливого писателя Юрия Елагина, русского эмигранта, скончавшегося в Америке: «Мне когда-то Прокофьев сказал одну вещь. Не знаю, где он это вычитал, не то у Драйзера, не то у какого-то другого писателя: бывают люди, которых даже не надо глубоко закапывать после того, как они умрут, просто присыпать землицей, и все. А бывают люди, которые живут такой полноценной, большой жизнью, что, когда они умрут, их надо закопать глубоко… В этом действительно есть смысл силы человеческой жизни. Не только жизни интеллектуальной, моральной. Вы знаете, когда человек уходит, через некоторое время ты понимаешь: а ушел он из твоей души? Я уже многих потерял, мой, можно сказать, баланс друзей на небе больше, чем, может быть, даже на земле. Я потерял многих. И некоторых очень близких людей я потерял, не видя и не прощаясь с ними. Те, например, что умерли в Советском Союзе после того, как я уже был оттуда изгнан. Мне не хватает их каждую секунду…»