Воспоминания - Владислав Фелицианович Ходасевич
В Петрограде комната, найденная для нас Горьким, оказалась малопригодной. Это был бывший антикварный магазин, несколько лет уже не отапливаемый. Комната была на втором этаже с внутренней лестницей. Затопив печку, мы так угорели, что с трудом спустились с лестницы. В общем, комната была холодная и сырая, и Владя там заболел.
Известие о нашем приезде дошло до писателей, живущих в Доме искусства, и тогда Виктор Шкловский, Надежда Павлович, Всеволод Рождественский, Владимир Пяст быстро организовали наш переезд в Дом искусств. Сперва нас поместили во дворе, в небольшой комнате, но вскоре после визита врача, который нашел у Влади отек легких, нам предоставили две комнаты в главном корпусе. У нас в то время совсем плохо было с питанием, но товарищи по перу и это нам организовали. Помню, как сейчас, как Надя Павлович принесла мешочек пшена.
Владя вскоре поправился. Почему-то работа в Пушкинском Доме у него не состоялась. Я же, чуть ли не на третий день после нашего приезда, поступила на работу в Экспертную комиссию по искусству, где работала сестра Влади Мария Фелициановна Войшицкая.
Владя работал в издательстве «Всемирная литература», куда его устроил Горький, и занимался творческой работой. У него уже была почти готова четвертая книга стихов «Тяжелая лира». Кроме того, у него были написаны статьи о Пушкине, Растопчиной, Державине, «О Гаврилиаде», статьи «О русской поэзии». Он принимал участие в составлении «Еврейской антологии», а впоследствии выпустил в издательстве Гржебина сборник «Из еврейских поэтов» с его переводами с древнееврейского (конечно, с подстрочника).
Жизнь в Доме искусства шла своим чередом. Чуть не ежедневно в концертном зале бывали концерты, доклады, вечера. На них часто выступали Анна Мейчик, Владимир Софроницкий (крестник сестры Владиной Марии Фелициановны). В нашей комнате бывало много людей: к нам заходили Ольга Форш, Михаил Зощенко, художник Миклашевский, Осип Мандельштам, художница Щекотихина, Владимир Пяст, Сергей Нельдихен, Михаил Слонимский, Вениамин Каверин, Николай Тихонов, Надежда Павлович, Николай Гумилев, художница Валентина Ходасевич, племянница Влади – дочь его старшего брата Михаила, – которая жила в одной квартире с М. Горьким, где мы с Владей бывали.
Но жизнь осложнялась тем, что добрые соседи, люди богемы, часто стучали в нашу дверь с вопросами который час, какое сегодня число, нет ли иголочки, когда выдают паек, дайте, пожалуйста, спички и т. д. Эти частые заглядывания очень мешали Владе в его работе, и однажды, рассердившись, он повесил на двери записку: «Здесь не справочное бюро и не комбинат бытового обслуживания».
В 1921 году, 11 февраля, одновременно с А.А. Блоком Владя выступил с речью на Пушкинском вечере. Эта речь, которую он назвал «Колеблемый треножник», впоследствии была напечатана в его сборнике статей. М. Горький в те времена относился к Владе с большой нежностью и был почитателем его стихов. Помню, как однажды мы были у него, и Владя прочел ему свое стихотворение «Обезьяна», вошедшее в третью книгу его стихов «Путем зерна». Алексей Максимович, слушая эти стихи, плакал.
Лето 1921 года мы провели в колонии Дома искусства в Псковской губернии, которая размещалась в двух старинных имениях. Одно из них называлось «Холомки», а другое «Устье Бельское». Они находились на расстоянии одного километра одно от другого. Оба эти имения постоянно общались. Вокруг было много молодежи, по вечерам часто зажигали костры и водили хороводы. В этих забавах принимали участие самые разнообразные слои общества: художник Миклашевский, пастух Сережа, Николай Чуковский, дочка бывшей владелицы имения «Холомки» (кажется, по фамилии Горчакова), дочь их кучера – Лида с очень хорошим голосом, которой Владя посвятил стихи под заглавием «Лида». Там же он написал стихи «Устье Бельское».[30] Оба эти стихотворения вошли в четвертую книгу его стихов «Тяжелая лира».
Владя и мой сын провели там все лето, а я только один месяц, так как меня вызвали на службу. В конце лета мы узнали горестную весть о смерти Александра Блока. Владя близок с Блоком не был, но как поэта он очень его любил, и для него смерть Блока была большой потерей.
Вскоре Владя получил письмо из издательства «Картонный домик» от И. Бернштейна с предложением написать статью о Блоке, но он временно отказался, мотивируя тем, что здесь, в деревне, у него нет нужного материала. Когда он вернулся осенью в Петроград и там узнал о гибели Гумилева, он очень загрустил и как-то спросил меня: «А ты со мной поехала бы за границу?» Я ответила совершенно спокойно: «Нет, я люблю Россию и надолго с Россией не расстанусь. Поехать на один-два месяца – я бы поехала с удовольствием». Этому разговору я не придала большого значения, и сделала это напрасно.
В 1921 году в стенах Дома искусства появилась начинающая поэтесса Нина Берберова. Молодая, с типично армянской наружностью. О ее стихах ничего не могу сказать, так как мало их знала.
В 1915 году Владя подарил мне толстую тетрадь в темно-красном кожаном переплете, в которой написал мне стихи, и с его легкой руки мне стали писать другие поэты-набралось вместе с художниками около ста автографов.[31] Альбомом своим я могла гордиться: там были автографы Брюсова, Бальмонта, Герберта Уэльса, Андрея Белого, Вячеслава Иванова, Осипа Мандельштама, Мариэтты Шагинян, Софии Парнок и многих других. В числе многих других были и стихи Нины Берберовой, из коих я помню только одну строчку: «Я такая косоглазая – сразу на двоих гляжу».
Я в то время продолжала работать в Экспертной комиссии, но делала это с трудом: у меня появился кашель и ежедневно маленькая температура. У нас часто бывал молодой человек, издатель И. И. Бернштейн. Он обратил внимание на мой кашель и записал меня на прием к известному профессору-туберкулезнику Штернбергу. У меня оказалась открытая форма туберкулеза. Владя начал хлопотать об устройстве меня в туберкулезный санаторий, и в декабре я уехала в санаторий в Детском Селе. В санатории Владя у меня ни разу не был, но, зная его болезненность и слабость, я относилась к этому спокойно. Правда, друзья меня навещали и намекали, что Владя увлечен Н. Берберовой, но я этому мало верила, так как за одиннадцать лет нашей совместной жизни мы ничего
