Уход Толстого. Как это было - Виталий Борисович Ремизов
Растегаев (психиатр) уехал. Он нам не очень понравился, но я думаю, что мы правильно сделали, что его выписали.
Письмо мое можешь читать только близким, например, Бутурлину, Дунаеву. Впрочем, ты сама знаешь.
Пиши мне…»[310].
Из книги
Александра Борисовича Гольденвейзера
«Вблизи Толстого»
6 ноября. День
«Софья Андреевна все в том же состоянии. Ей читали нынче фельетон Меньшикова о Л. H., положительно обливающий его грязью, а она почти кричала, что все это правда и одобряла Меньшикова. Душевное состояние ее ужасно, и все-таки нельзя не испытывать к ней глубокой жалости…»[311].
Из воспоминаний
Варвары Михайловны Феокритовой-Полевой
7 ноября. Утро
«Помню, что Софьи Андреевны я ни разу не видела в Астапове при жизни Льва Николаевича. Ее не пускали к нему, а я ни на минуту не оставляла его. Женский уход был необходим, и мы с Сашей только одни ухаживали за ним.
Помню, как мне было приятно услышать, как Лев Николаевич после моего ночного дежурства сказал Саше:
— Какая Варечка хорошая сиделка! Только женщины умеют так ухаживать.
Ухаживать за ним было необыкновенно легко и приятно. Он был ласков, мягок и чрезвычайно благодарен за всякую мелочь, которую я ему делала.
Софью Андреевну впустили в домик только тогда, когда, по мнению докторов, у него уже не было сознания. С нее взяли слово, что она не крикнет, не бросится к нему, а спокойно подойдет к постели. Она наклонилась над ним и тихо шептала слова любви и прощения.
Помню, мне было очень тяжело и безумно жаль Софью Андреевну, что она должна была испытывать!..
Но вот все кончено. Льва Николаевича не стало.
Послышались голоса. Все вышли из комнаты. И вдруг раздался громкий голос Софьи Андреевны:
— Надо собрать все вещи Льва Николаевича, а то толстовцы все утащат.
Она позвала меня и просила ей помочь. Я отказалась. Чувства жалости к ней как не бывало!..
Она осталась в комнате и одна собирала вещи.
В десять часов утра с первым отходящим поездом мы с Сашей выехали в Ясную»[312].
Из «Моих воспоминаний»
Ильи Львовича Толстого
«Отец продолжал идти по избранному им пути и дорос до высот недосягаемых. Мать же не только перестала расти, но, потеряв стимул жизни, пожалуй, даже пошла назад.
Оба — и он, и она, — каждый по-своему, жалуются на полное одиночество. Он — одинокий на той громадной высоте, на которой он парит, она — не могущая подняться за ним и ищущая чего-то на земле. Он уже победил свое личное „я“ и отнял его и у себя, и у жены; она же — терзаемая своим „я“ и не находящая ему применения.
Все чаще и чаще эти терзания доводят ее до раздражения, которое она выливает на него, самого близкого ей человека.
Как у всех, живущих близко друг к другу людей, у них вырабатывается схема столкновений. У него — терпеливое молчание, у нее — поток упреков и мелких нареканий. Она делает как раз то, чего для своих же интересов она не должна была бы делать. […]
Ужасно было, что ее не допустили к умирающему мужу. Это было сделано по его желанию и по совету докторов, но мне кажется теперь, что это была ошибка. Лучше было бы, чтобы она взошла к нему, когда он был еще в сознании. Лучше и для него, и для нее.
После смерти отца мать прожила еще девять лет и умерла так же, как и отец, от воспаления легких, и тоже в начале ноября.
За последние годы она значительно изменилась, стала ровнее и спокойнее и все ближе и ближе стала подходить к миросозерцанию отца.
Перед смертью она трогательно просила у всех близких прощения и умерла примиренная.
Когда сестра Таня спросила ее во время ее последней болезни, часто ли она думает об отце, она сказала: „Постоянно… постоянно…“ — и прибавила:
— Таня, меня мучает, что я жила с ним дурно, но, Таня, я говорю тебе перед смертью, я никогда, никогда не любила никого, кроме него.
Хочется верить, что во всем происшедшем больше обвиняемых, чем виновных.
Быть может, если бы те люди, которые за последние годы жизни отца близко к нему стояли, ведали бы, что они творили, быть может, обстоятельства сложились бы иначе»[313].
Л. Н. Толстой идет по «Прешпекту». Ясная Поляна. 1908. Фотография В. Г. Черткова
С. А. Толстая в парке «Клины». Ясная Поляна. 1903. Фотография С. А. Толстой
Из официальной хроники ухода Л. Н. Толстого
30 октября
[По распоряжению тульского губернатора командирован в Ясную Поляну помощник начальника тульского сыскного отделения П. А. Жемчужников для выяснения, куда направился Толстой[314]]
31 октября 1910
По дороге в Астапово из Шамардина через Горбачево.
«В Горбачеве и раньше на станциях заметили сыщика. […]
Л. Н. было неприятно узнать об этой погоне за ним газетных Шерлоков Холмсов и настоящего сыщика, который по распоряжению тульского губернатора ехал с нами в поезде и обнаружился тем, что чуть ли не на каждой станции слезал и становился против нашего вагона, смотрел упорно в окно и несколько раз иначе переодевался»[315].
31 октября. 5 часов 50 минут дня
[Донесение жандармского унтер-офицера станции Данков Дыкина о том, что граф Толстой едет в поезде № 12[316]]
31 октября. 7 часов 43 минуты вечера
[Донесение жандармского унтер-офицера станции Астапово Филиппова начальнику Елецкого отделения жандармского полицейского управления железных дорог М. Н. Савицкому о том, что начальник станции Озолин принял в свою квартиру графа Толстого[317]]
Вид на Свято-Троицкий храм и дом начальника станции Астапово (справа). Ноябрь — декабрь 1910 г. Рязанская губ. (ныне Липецкая обл.). Фотография С. Г. Овчинникова
1 ноября. 7 часов 10 минут вечера
[Телеграмма помощника тульского сыскного отделения П. А. Жемчужникова своему начальнику А. Д. Разумовскому об остановке Толстого на станции Астапово[318]]
3 ноября. 9 часов 45 минут утра
[Телеграмма из Москвы генерал-майора Н. Н. Львова ротмистру Н. Н. Савицкому: «Предложение губернатора приведением исполнение приостановите. Вслед за сим получите дальнейшие указания»[319]]
3 ноября. 2 часа 50 минут дня
[Телеграмма железнодорожного врача при станции Астапово Л. И. Стоковского старшему врачу управления Рязано-Уральской железной дороги А. А. Гамбурцеву: «Вчера состоялся консилиум из врачей
