Юрий Владимиров - Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

А мы было только что вознамерились разложить из сухого хвороста, которого в лесу было очень много, небольшой костер, чтобы над ним в котелках приготовить кипяток и сварить кашу. Пришлось отказаться от этой затеи, поскольку самолеты, появившись опять, могли заметить дым и пламя от нашего костра и именно на нас послать повторно свой смертоносный огонь.

Марлевый жгут между тем уже дотлевал, и я во второй раз отправился из леса на луг, чтобы порыться в вещевых мешках и найти в них в первую очередь бинты, а потом и другие нужные вещи.

На этот раз, чтобы не быть замеченным немцами, я двигался по лугу от одного убитого к другому очень осторожно: полусогнувшись или лежа на животе, по-пластунски. К счастью, мне очень быстро удалось найти в одном из мешков три-четыре пачки бинтов, иголку с черными нитками, кисет с махоркой, несколько сухарей и еще кое-что. Иголку с нитками я тут же прицепил сзади к отвороту левого кармана своей гимнастерки, а остальные вещи переложил в противогазную сумку убитого, предварительно сняв ее с плеча владельца и выбросив из нее противогаз. И с этой сумкой я благополучно возвратился к товарищам и вручил им принесенные «трофеи».

Старшина занялся изготовлением другого быстро загорающегося длинного жгута из принесенных мною бинтов. А лейтенант, набрав из речки немного воды в кружку, развел в ней при помощи помазка мыльную пену и начал сбривать опасной бритвой на голове комиссара волосы. Я же принял решение побить на своем нижнем белье, свитере, гимнастерке и гражданских брюках вшей и гнид. Но выполнять эту работу при товарищах посчитал неудобным. Поэтому сказал им, что похожу по лесу и произведу в нем разведку. Товарищи не стали возражать, и я пошел.

Выбрал укромное место у берега речки, разделся и в течение, наверное, не менее получаса под укусы великого множества комаров и мошек уничтожал паразитов, давя их между ногтями больших пальцев обеих рук. Затем оделся, встал, увидел почти рядом с собой узкую тропку среди осин, берез, дубов, елей и сосен и решил пройтись по ней. Пройдя немного, внезапно услышал окрик: «Эй, друг!» Он исходил от одного пожилого бойца, незаметно улегшегося между деревьями среди высоких трав на расстеленной шинели. Я подошел к нему, поздоровался и по его акценту с ходу определил, что этот человек не русский, а татарин. Тогда тут же задал ему по-татарски, без акцента три вопроса: «Ты не татарин ли? Как живешь? Из какой местности?» На них сразу по-татарски же получил ответ, что он действительно татарин. А я ему признался, что чуваш. Оказалось, что боец родом относительно недалеко от Ульяновска – из села, расположенного километрах в пятидесяти от моей деревни и что, к обоюдной нашей радости, мы фактически являемся земляками. Дальше для разговора о более серьезных вещах пришлось перейти на русский язык.

Выяснилось, что боец тяжело ранен в ногу, пришел в лес рано утром после боя в сопровождении другого земляка – тоже татарина, который перевязал ему рану. В данный момент он уже более часа, как и я, ходит по лесу или его опушке, разыскивая себе компанию и что-либо съестное. Оба татарина не стали сдаваться немцам в плен, так как, во-первых, они слышали, что немцы будто бы не берут в плен тяжелораненых и немедленно их расстреливают, а во-вторых, дома, на родине, власти будут жестоко преследовать семьи сдавшихся в плен военных. Поэтому оба друга решили выждать в лесу момент, когда немцы отойдут, и потом попытаться вдвоем или вместе с другими окруженцами пробиться к своим войскам на востоке, перейдя реку Северский Донец.

В ответ на эти рассуждения земляка я рассказал ему, что утром видел, как очень много наших военнослужащих после того боя, в котором он, наверное, тоже принимал участие, прошли мимо меня колонной на сборный пункт для военнопленных. При этом они несли с собой на плащ-палатках тяжело раненных товарищей, которых ни один немецкий конвоир не трогал, и все они были перевязаны. Мало того, некоторых раненых везли на повозке. Значит, немцы не расстреливают тяжелораненых. А что касается преследования членов семьи на родине, то я об этом ничего не мог сказать. Лично я, если мне не удастся пробиться к своим, намерен лучше предпочесть немецкий плен, нежели кончать с собой самоубийством. А мои родные дома, и особенно мама, простят меня за это и даже за большие муки, которые они ради меня потерпят. Жены и тем более детей у меня нет, и за них беспокоиться мне вовсе не приходится. Ведь в плен сдались уже тысячи наших товарищей, которые не побоялись преследования властями своих близких на родине. Думаю, что если сдавшихся будет очень много, то преследования членов их семей не будет. А что нас самих после окончания войны могут наказать за плен, так это вполне возможно. Но все же, видимо, расстреливать не станут, а вот в Сибирь могут сослать, с чем придется смириться. Впрочем, я почти потерял уверенность, что наше государство выиграет эту войну с Германией.

К сказанному еще добавил, что в данной ситуации – с тяжелой раной – земляку никуда не деться: ему прорваться к своим войскам не удастся и, так или иначе, придется сдаться в плен, надеясь, что немцы его пожалеют и окажут медицинскую помощь.

Солнце шло к закату, мне надо было возвращаться к товарищам. Поэтому я спросил земляка, чем ему могу помочь, но он ответил, что я все равно не в состоянии это сделать, что его товарищ обещал скоро вернуться и его одного не бросит. Я на это ответил, что сейчас, к сожалению, должен уйти, но, возможно, до наступления темноты опять приду к нему, и мы тогда, может быть, ночью уйдем отсюда втроем. На всякий случай мы попрощались, и я ушел.

Когда я появился у товарищей, они все уже были со свежевыбритыми лицами, а комиссар еще и с неаккуратно подстриженной головой, выглядевшей как после стрижки ее машинкой. Теперь он совсем не отличался от рядового бойца пожилого возраста. (А мне, как я выше отмечал, бриться не надо было, так как борода на лице еще не росла, а волосы на голове почему-то перестали расти и, кроме того, начали понемногу вылезать клочьями.)

Товарищи накрыли на траве «стол» на ужин, мы снова погрызли остатки концентрата из пшенной каши, съели принесенные мною рыбину, кусок хлеба и еще что-то. Запили все съеденное водой из речки. Затем пошел разговор – что делать дальше. Комиссар предложил лейтенанту и старшине отправиться вместе с ним из леса ночью на северо-восток, выйти из леса и подойти опять к тому самому месту, где стоят наши покинутые экипажами разбитые или пустые небоеспособные танки. Вероятно, можно попытаться оттуда двинуться к правому берегу реки Северский Донец. Если же попытка не удастся, то придется сдаться в плен. Что касается меня, то он порекомендовал мне лучше всего присоединиться к моим двум землякам – татарам, мотивируя отказ взять меня с собой тем, что группа из четырех человек может оказаться слишком большой. А если я буду идти в другой группе, то возрастет шанс хоть кому-то из всех нас выйти к своим. Кроме того, землякам будет легче идти, поскольку один из них тяжело ранен и будет все время нуждаться в помощи. Лейтенант и старшина поддержали комиссара. Мне тоже мотивы товарищей показались логичными. Винтовку и маленькую саперную лопату решили с собой не брать.