Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов
Пишу тебе несколько дней это письмо, все жду оказии.
Вчера был грандиозный вечер у Зыбиуса. Масса народа и пел <нрзб.>. Я в последний момент остался дома и лег в кровать, т. к. очень устал и чувствовал себя бегово. Сегодня уезжает Андрюша, очень грустно, он так еще не подготовлен к самостоятельной жизни. И еще совсем ребенок.
Крепко целую тебя, моя дорогая душка. Господь с тобою. Феликс.
Ради Бога, будь осторожна в путешествии и не простужайся.
* * *
Петроград, 8 декабря 1916 г.
Дорогая моя душка,
Твое письмо меня не так огорчило, как обрадовало. Факт тот, что ты так мне во всем искренне признаешься, меня очень тронул, и я это очень ценю, зная твой характер.
А не огорчило меня оно потому, что то, что ты теперь переживаешь – есть результат всего, что происходит. Затем у тебя нет около твоего Фелюни, с которым ты можешь поделиться мыслями, которые тревожат твою душу. Все это пройдет также скоро, как и пришло.
Я выезжаю 17 или 18, т. ч. скоро увижу мою маленькую душку, о которой все время думаю, и без которой мне очень тяжело и одиноко. Приеду в Крым с радостью, и гораздо больше предпочитаю провести праздники вдали от этого поганого Петербурга. Только что получил твою телеграмму о ложках. Прости меня, я забыл. Фаберже почти не работает, совсем нет мастеров, т. ч. я думаю, что он не смог бы что-нибудь сделать.
Комнаты наши подвигаются, все с каждым днем красивее и красивее. Репетиции идут благополучно. В общем, еще осталось немного, и тогда можно будет вздохнуть свободнее.
Какое будет счастье опять быть вместе. Ты не знаешь, как я тебя люблю. Крепко тебя целую, моя дорогая душка, Господь с тобою. Вспоминай о нем, когда тебе тяжело, будет легче.
Феликс
Пришли 16-го телеграмму, что ты заболела и просишь меня приехать в Крым – это необходимо.
ПИСЬМО А.А. ГЕЙДЕН Н.Ф. СУМАРОКОВУ-ЭЛЬСТОНУ
[1908]
Милый Граф,
Очень рада была получить Ваше письмо и узнать, как обстоит дело, нас интересующее. Мы были все это время в полной неизвестности. от нас все скрывали. Слухи в городе были так разноречивы, что верить им было невозможно. Я вас всегда считала джентльменом в полном смысле слова и очень рада, что не ошиблась, хотя все осуждают Ваше поведение. Вполне понимаю, что Вам трудно действовать иначе из-за Ваших родителей. В том, что их старались убедить, что Марина вернется к графу Мантейфелю, неверно, и было бы, я думаю, лучше, если бы они знали, что этого никогда не будет.
Насколько я знаю свою дочь, я могу с уверенностью сказать, что это дело кончено и чем скорее оно будет выяснено, тем лучше. Вчера она имела тяжелый разговор с Отцом, который требовал решительного ответа относительно того, что она думает делать. Марина объявила, что никогда не вернется к графу Мантейфелю и будет просить ей дать развод немедленно. Отец убедился, что она серьезно относится к делу, обещал ей не препятствовать и не убеждать графа Мантейфеля, что Марина может к нему вернуться. Бедная Марина много вытерпела от семьи, особенно от Отца, который ежедневно старался ей внушить, что она опозорила семью, и даже собрался ее выдать за психопатку, настойчиво добивался, чтобы она согласилась жить в санатории, на что она наотрез отказалась. Я прямо возмущена до глубины души поведением родственников, которые вместо того, чтобы стараться заступиться за нее, всячески желали ей вредить. Каждый раз, что Отец хотел Вас во всем обвинить, Марина отстаивала Вас, стараясь всю вину на себя возложить. С ее отъезда из Парижа Марина неузнаваема, стала ужасно грустная, задумчивая и нервная. Со мною избегает говорить, предпочитает оставаться одна. Разлука с Вами, по-видимому, ей страшно тяжела. Вижу, что в этот раз она Вас действительно полюбила, и я уверена, что уже не детскою любовью. Теперь все собрались в Петерб[урге], а именно: граф Мантейфель, его родители, барон Траубенбергер и граф Дмитрий Гейден[289], который тоже приехал из Подолии. Каждый полк остался недоволен составленным протоколом, нашел его недостаточно выясненным и потребовал графа в Красное Село для объяснения дела. Хотя секунданты вынесли заключение, что честь Марины не затронута, тем не менее общественное мнение не в пользу ее, и она, к сожалению, сильно скомпрометирована. Завтра Марина увидит графа Мантейфеля и будет его просить согласиться на развод. Откладывать это на три месяца нет смысла, это только даст лишний повод всевозможным толкам. Много думала о Вас, милый граф. Могу себе представить, как Вам было тяжело переживать и выносить семейные неприятности. Мне страшно жаль княгиню. Глубоко сочувствую ее горю. Что я пережила, один Бог ведает! Ни минуты отдыха, прямо так заклевали. Один только Андрей Кнорринг[290] относится сердечно, старается нас защищать, но ему за это сильно попадает. Надеюсь, Вы мне еще напишете, чем доставите большое удовольствие. Глубоко уверена, что все останется между нами. Крепко жму Вашу руку.
Искренно преданная Вам графиня А.Гейден.
Выборг, Юстина.
ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 51. Л. 8-11 об.
ПИСЬМА М.А.МАНТЕЙФЕЛЬ Ф.Ф.ЮСУПОВУ-МЛ.
[до 22 июня 1908]
Милый Феликс,
Я умоляю вас, сделайте все, чтобы Николай не приехал бы теперь с Вами в Петербург, объясните это Вашим родителям, и пусть он до осени остается за границей, это просто необходимо, это совсем не глупости, это очень серьезная просьба, и мама хотела сама написать Николаю, но она лежит в постели и просила, чтобы я вам это написала. Знаете, милый, что здесь все известно: наш ужин накануне свадьбы, моя переписка с Николаем, Ваш приезд в Париж, знают, что мы вместе завтракали, обедали, ходили в театр, знают, что Мама уезжала, и я оставалась одна с Вами, и все еще это так исковеркали, так преувеличили, что говорят такие мерзкие вещи, что прямо голова ходит кругом.
Мой Отец, когда я пришла к нему, прямо сказал: «Ты, наверное, думала. Что все можно скрыть, да ты знаешь, что все знают всё, ты ничего не можешь отрицать, только говоря правду, ты можешь остановить ложные слухи, ведь ты знаешь,
