Марк Твен - Автобиография

«Вскоре папа вернулся на Восток, и они с мамой поженились».

Звучит так, будто все это происходило легко, быстро и беспрепятственно, но не так оно было на самом деле. Это происходило отнюдь не так гладко и спокойно. Было много ухаживаний. Было три или четыре предложения о браке и столько же отказов. Я мотался по стране с лекциями, но ухитрялся то и дело наезжать в Эльмиру и возобновлять осаду. Однажды я ухитрился получить приглашение от Чарлза Лэнгдона приехать и погостить недельку. Это была приятная неделя, но и она подошла к концу. Я не мог изобрести никакого способа продлить приглашение. Ни один из планов, какие я мог измыслить, похоже, не годился для того, чтобы это приглашение выманить. Придумываемые мной схемы не обманывали даже меня, а когда человек не может обмануть самого себя, у него нет шансов обмануть других людей. Но наконец помощь и везение подоспели, причем с самой неожиданной стороны. Это был один из тех случаев – столь частых в прошлые века и столь редких в наши дни, – в которых чувствуется рука Провидения.

Я готовился отбыть в Нью-Йорк. Легкий открытый экипаж стоял снаружи, у главных ворот, с погруженным на него моим дорожным чемоданом, кучер Барни сидел впереди с вожжами в руке. Было восемь или девять часов вечера, и уже стемнело. Я попрощался с собравшейся на парадном крыльце семьей, мы с Чарли вышли и уселись в экипаж. Мы заняли места позади кучера, на сиденье, которое являлось лишь временным приспособлением на время нашего пребывания и не было закреплено, – факт, о котором (весьма удачно для меня и для нерожденного племени Клеменсов) мы не были осведомлены. Чарли курил. Барни тронул кнутом коня. Тот неожиданно резко рванулся вперед. Мы с Чарли задом наперед вылетели через кормовую часть экипажа. В темноте красный бутон огонька на конце его сигары описал в воздухе кривую, которую я до сих пор вижу перед глазами. Это был единственный видимый предмет во всем сумеречном пейзаже. Я упал точно на макушку и простоял так какой-то момент, затем без чувств свалился на землю. Это было очень хорошее бесчувствие для человека, который не репетировал эту роль заранее. Там была булыжная сточная канава, и ее как раз ремонтировали. Моя голова стукнулась о ложбину, образованную сопряжением четырех булыжников. Ложбина эта была наполовину засыпана свежим песком, и он послужил неплохой подушкой. Моя нога не коснулась всех этих булыжников. Я не получил ни синяка, даже сотрясения мозга не получил. Со мной не произошло ровно ничего плохого. Чарли изрядно побился, но в своем беспокойстве обо мне практически этого не осознавал. Сбежалась вся семья, впереди – Теодор Крейн с бутылкой бренди. Он влил мне в рот столько, что я захлебнулся и закашлялся, но это не вывело меня из обморока. Об этом уж я сам позаботился. Было очень приятно слышать сочувственные реплики, которыми меня осыпали. Это был один из полудюжины счастливейших моментов моей жизни. Ничто не могло его омрачить – кроме того, что я избежал повреждений. Я боялся, что это рано или поздно откроется и укоротит мой визит. Я был таким мертвым грузом, что потребовались объединенные усилия Барни и мистера Лэнгдона, Теодора и Чарли, чтобы перетащить меня в дом, но это было сделано. Я оказался там. Я осознал, что это победа. Я находился в доме. Мне суждено было стать обузой на некоторое время – пусть и неопределенное, но, во всяком случае, на длительное, и в этом была рука Провидения. Меня усадили в кресло в гостиной и послали за семейным врачом. Бедняга, нехорошо было вытаскивать его из постели, но это была его работа, а я был слишком бесчувствен, чтобы протестовать. Миссис Крейн (добрая душа, она как раз гостила у нас в доме три дня назад, седая и красивая и все такая же сострадательная, как и прежде), так вот, миссис Крейн принесла бутылку какой-то огненной воды, чьим назначением было лечить ушибы. Но я-то знал, что мои только посмеются и поглумятся над этой субстанцией. Она налила мне ее на голову и размазала рукой, поглаживая и массируя, в то время как свирепое снадобье текло за шиворот и отмечало свой путь, дюйм за дюймом, ощущением лесного пожара. Но я был удовлетворен. Когда она устала, ее муж Теодор предложил, чтобы она отдохнула и позволила на время Ливи облегчать мою боль. Это было очень приятно. Если бы не это, я был бы просто обязан вскоре поправиться. Под действием ее манипуляций, продолжись они долее, я бы, вероятно, оставался без чувств и по сей день. Они были просто восхитительны, эти манипуляции. Настолько восхитительны, настолько чудесны, что даже смягчили жжение этого дьявольского правопреемника «Болеутолителя Дэвиса».

Затем приехал старый семейный врач и приступил к делу с научно-практических позиций – то есть организовал экспедицию в поисках ушибов, шишек и синяков и объявил, что таковых нет. Он сказал, что если я отправлюсь в постель и забуду свое приключение, то наутро буду в полном порядке – что было неправдой. Наутро я не был в порядке. Я не собирался быть в порядке и был далек от этого. Но я сказал, что нуждаюсь только в покое и что врач мне больше не нужен.

От этого приключения я получил три дня отсрочки, и это сильно помогло. Это продвинуло мое сватовство на несколько шагов. Последующий визит довершил дело, и мы обручились условно – условие состояло в том, что согласие дадут родители.

В приватной беседе мистер Лэнгдон обратил мое внимание на то, что я уже и сам заметил, а именно: что я почти совершенно неизвестный человек, что никто вокруг меня не знает, кроме Чарли, а он слишком молод, чтобы на него можно было полагаться в суждениях о людях; что я с другого конца континента и что только люди оттуда смогут дать представление о моем характере, в случае если он у меня имеется, – словом, он попросил справочный материал. Я предоставил адреса, и он сказал, что мы должны на время отложить наши старания и я могу уехать и ждать, пока он напишет тем людям и получит ответы.

В надлежащий срок ответы пришли. За мной послали, и у нас состоялась еще одно приватное собеседование. Я отослал его за справками к шести известным людям, среди которых было двое духовных лиц (эти были жителями Сан-Франциско), и вдобавок он сам написал кассиру банка, который в ранние годы был директором воскресной школы в Эльмире и хорошо известен мистеру Лэнгдону. Результаты оказались необнадеживающими. Все эти люди были откровенны до неприличия. Они не только отзывались обо мне неодобрительно, но были совершенно излишне и преувеличенно усердны в этом. Один священник (Стеббинс) и тот бывший директор воскресной школы (жаль, не могу вспомнить его имени) прибавили к своим обличающим показаниям убежденность, что меня похоронят в общей могиле с пьяницами. Это было одно из обычных долгосрочных пророчеств. Поскольку контрольный срок не устанавливался, то нельзя сказать, как долго этого надо ждать. Я жду до сих пор, и исполнение прогноза представляется таким же отдаленным, как и прежде.